И замолчал, открыв дверь. Передо мной стояли сыновья Вахтанга. Два "Т" — Тенгиз и Теймураз.
— Не узнаете… — с какой-то робкой безнадежностью вздохнул Тенгиз. — Мы — Вахтанговичи.
Я шагнул за порог, обнял их, прижал к себе. И сами они прижались ко мне. Крепко прижались, по-детски. Комок к горлу у меня подкатился, но я с ним совладал и с хрипотцой сказал:
— Шагайте, ребята.
Поначалу они были очень скованы, смущены, даже, пожалуй, слишком напряжены, но более всего — растеряны. И растерянность эта, как мне показалось, теснилась где-то позади братьев, бросая черную тень на все их общее состояние.
— Как мама?
— Ничего.
— Как тетя Нина?
Братья переглянулись. Помолчали, и старший сказал:
— Тоже ничего.
Это «тоже ничего» звучало почти как «не ваше дело», и я понял, что ребят надо сначала растормошить, снять с них напряженность, расслабить, что ли, хотя я, признаться, не люблю этого слова. К счастью, у нас хранился некоторый запас мукузани, предназначенный для деда Ивана Федоровича. Танюша уже стучала тарелками, и я шепнул ей об этом.
Мы начали наше невеселое застолье с самого горького тоста. С поминовения жертв 9 апреля. Ребята это приняли, стало немного легче, но, если бы не мягкая настойчивость Танечки, я бы — уверен — не смог до конца растопить лед в их душах. Она была ненамного их старше, воспринималась почти как ровесница, и к ее словам, а главное, к интонациям ребята прислушивались чутко.
— Только не говорите женщине, что кто-то «ничего» себя чувствует! — Она сердито постучала пальцем. — Для нас «ничего» и есть ровно ничего. А я о здоровье вашей мамы спрашиваю, разве можно на такой вопрос ответить «ничего»?
Братья несколько смущенно переглянулись. У Теймураза промелькнуло даже нечто вроде улыбки.
— Здоровье у мамы и правда ничего, — сказал он. — Уж извините, другого слова не подберу. Она не жалуется…
— Она беспокоится, — решительно перебил Тенгиз. — Очень беспокоится, потому что…
Он опять замолчал.
— Говори, — строго сказал я.
— Много причин. Тетя Нина в больнице и…
Он замялся, и Теймураз выпалил:
— Тетя Нина в больнице, а мы — в долгах. По самые уши.
— По самые уши?
— Мама распродала все, что можно было продать… — Кажется, Тенгиз наконец-таки решился рассказать все. — Но этого не хватило, и она стала брать в долг где только можно. и все ушло на похороны. Отца и Тиночку хоронили в родном селе, в Кахетии. Перевозка, памятники. Получилась большая сумма, а отдавать надо с процентами, вот и… И стали требовать, чтобы мы расплатились. А у нас долги требуют, как теперь в России. И… и маме опять пришлось влезть в долги.
— Зачем?
— Без этого ничего уже не получалось, — вздохнул Тенгиз.
— Кроме надежды, — осторожно добавил Теймураз.
— Какой надежды?
— Посоветовали нам привезти в Россию фрукты на рынок. Сказали, здесь хорошо за них платят. Быстро продадим, за машины рассчитаемся и часть долга вернем. Хотя бы проценты, чтобы они счетчик выключили и маму не пугали.
— Фрукты? — спросила Танечка. — Они же не доедут, мальчики. Может быть, вы в холодильниках их привезти думаете?
— Холодильники — это очень уж дорого, — сказал Тенгиз. — Мы обыкновенные фуры наняли.
— Так все же испортится.
— Это мы сообразили. Сообразили и взяли только то, что не портится. Изюм, курага, чернослив, орехи, чурчхела. Россия это тоже кушать должна, ведь правда?
— Продали? — спросил я, поскольку разговор уходил в сторону подробностей, которые мне были не нужны.
Братья переглянулись.
— Нет, — тихо сказал Тенгиз.
— Никто не покупает?
— Не знаем, покупают или нет.
— Это еще почему?
— Нас на рынок не пускают, — признался Теймураз.
— Как так — не пускают? — удивилась Танечка.
— Требуют, чтобы мы все оптом продали. А цену такую назначили, что мы и за машины не рассчитаемся.
— Так, может, у нас в Глухомани ваш товар пойдет? — спросил я. — Куда вы машины поставили?
— Машины — на стоянке возле рынка, — сказал Тенгиз. — Их какие-то парни не выпускают.
— В камуфляже? — спросил я.
— В кожанках.
— Потому мы к вам на электричке и приехали, — вдруг тихо сказал Теймураз.
4
Прежде — в той, жизни, в которой все еще были живы, — я воспринимал братьев-погодков как нечто целое. Росли себе два сына моего друга, два отличных футболиста, два неплохих школьника. Мальчишки, которыми мог гордиться любой отец в любой точке земного шара. Теперь передо мной сидели два брата, но два — разных брата. Каждый приобрел только ему свойственные черты, и я уже с закрытыми глазами понимал, кто именно сейчас говорит. Не по голосу, разумеется, а по различному отношению к чему-то общему. Конечно, они повзрослели стремительно, из отроков превратились в юношей, а мне все время казалось, что это случилось потому, что некому было больше ими гордиться…
Тенгиз был не только на год старше, но и на добрых пять лет сдержаннее своего брата. Он стал взрослым, тогда как Теймураз все еще неосознанно хранил в себе непосредственность, свойственную только детству. И теперь они как бы дополняли друг друга, перестав друг друга повторять.
Это я окончательно сообразил, заметив отблеск явного неудовольствия в глазах Тенгиза после неожиданного признания младшего брата, что они приехали ко мне именно потому, что их груженные дарами Грузии машины кто-то решил придержать на стоянке возле рынка нашей областной столицы. Он уже считал себя мужчиной, который не должен просить помощи у друзей, едва переступив порог их дома. С его точки зрения это было крайне бестактно: следовало перейти к этому важному вопросу в свое время и как бы между прочим.
Но Теймураз уже сообщил о причине их неожиданного появления, а Танечка прямо-таки вцепилась в это признание, забросав братьев вопросами. Тенгиз отвечал кратко и точно, Теймураз вставлял чисто эмоциональные замечания, а я по телефонам уже разыскивал Андрея Кима.
Я не прислушивался к разговору, но кое-что до меня как-то долетало. И всегда проговаривался Теймураз:
— Тетя Нина из окна выбросилась.
— Боже мой…
— Не насмерть, не насмерть, — это сказал Тенгиз. — Спасли. Сейчас в больнице.
Я кричу в телефон, потому что слышимость плохая. Потому что новости, которые выкладывает бесхитростный Теймураз, плохие. Потому что мне скверно. Так скверно, что…
Слава богу, разыскал Андрея.
— Приезжай. Нужна твоя помощь.
Не успел положить трубку, как услышал:
— У Нателлочки все лицо было разбито.
— Как разбито?.. Почему?..
— Кулаком.
Последнюю подробность сквозь зубы проронил Тенгиз. И это уточнение прозвучало так, что я сразу понял: Нателла-Наташа была его первой юношеской любовью…
— Хватит, ребята, — сказал я. — Языком горя не перемелешь.
А про себя подумал, что горе-то, пожалуй, перемелешь, а вот того, что случилось, уже не зачеркнешь. Что трещина пробежала по Союзу нашему нерушимому, и ее ничем уже не залатать. Даже сладкозвучной болтовней политиков…
Сам-то я, положим, что-то болтал, чтобы отвлечь ребят. Что-то смешное пытался рассказывать, получалось это нескладно — какой из меня юморист! — но ребята все же переключились на иную волну. А тут, к счастью, приехал Андрей со своими афганцами, Федором и Валерой.
— Документы на машины и груз у вас, ребята? — спросил Андрей, когда уяснил ситуацию.
— Документы у меня, — сказал Тенгиз.
— Поедешь с нами. Это — для ГАИ. А машины мы перегоним, проблем не вижу.
— Там крепкие лбы их держат, — неуверенно пояснил Теймураз. — В черных кожаных куртках.
— Крепче наших трех лбы? — усмехнулся Федор.
А Валера неожиданно встал, поднял стул вместе с Танечкой, покружил ее и бережно поставил на место.
— Поехали, командир, — сказал он после этой демонстрации. — Пить-гулять потом будем.
Афганцы молча встали. Следом поднялся и Тенгиз. Я проводил их до двери, шепнул Андрею:
— Пальбы там не ожидаешь?
— Не волнуйся, крестный, — улыбнулся он. — Во-первых, не ожидаю, а во-вторых, у нас есть, чем ответить.
И они вышли.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Они вышли, а я никак не мог успокоиться. Теймураз тоже был не в своей тарелке, и Танечка предложила смотреть фильм, который я взял напрокат, мечтая обрадовать свою супругу. Они с Теймуразом и вправду вскоре отвлеклись, а я, убей бог, и до сей поры не помню, в чем там было дело и чем они восторгались.
Я не очень верил, что ребята встретят серьезный отпор, забирая машины со стоянки. Это был практически центр города, да и сам груз не представлял собой чего-то особо ценного по той простой причине, что его требовалось реализовать. Мне казалось, что грузинских ребят просто запугивали, требуя дележа прибыли, не более того. Мне не давал покоя другой вопрос: где в нашей Глухомани можно будет без особых хлопот продать чернослив с орехами, поскольку глухоманцы давно уж не держали в руках денег, которые хотелось бы истратить на такие гостинцы. Я проворачивал в голове знакомых, которые могли хотя бы посоветовать, что делать с этим компотным богатством, никого не нашел, но вовремя вспомнил о Херсоне Петровиче и решил посоветоваться с ним.
