Да не токмо что видит — слышит.
Он иконы свои торговать не давал.
То отдаст детворе, то поставит в лесу на березе.
Раз Никола Угодник в седой бороде
До весны у колодца стоял на морозе.
Сашка с Анной своею в еловых гробах
Половодьем проплыли, аккурат когда рушили церковь.
Комиссары в колонию отправили ихних ребят.
Долго выла собака за запертой дверью.
Раз на Яблочный Спас за лозою пошли
И в орешнике видим — икона:
Наш Андрей Первозванный верстах так в шести
От сгоревшего Сашкина дома.
С той поры мы по праздникам ходим туда
И святить куличи, и крестить, и своих поминаем…
Даже днем над тем местом сияет звезда.
Хоть метели и дождики тоже бывают.
Апрель 1987.
* *
*
Укроп, сельдерей и маленький крест деревянный
На могиле моей проросли,
Отжурчала вода, спотыкаясь о белые камни,
И слились в половодье озорные потоки весны.
Вымойте пол у себя на душе валерьянкой.
В чистую водку поставьте лиловый цветок.
И посмотрите, как с солнцем играет в орлянку
Еще не нагретый чистый весенний поток.
Разговор с палачом
Возьми, палач, на память эту пуговку,
На ней следы двуглавого орла.
Потом снесешь ее в торгсин на Чудовку
И выпьешь кислого вина.
Хмель уберет цветною позолотою
Твой притюремный серый сад,
И ласточки моцартовскими нотами
Напишут царский вензель в небесах.
Мне Бог помог улыбкой встретить плаху.
Не плачь, палач, ты должен мне сказать:
Куда возьмут мою в крови рубаху
И хватит ли ума не трогать мать.
Мать будет жить в окладе фотографий.
Рубаху в Яузе студеной сполоснут.
И с горстью васильков в твоей дырявой шляпе
Ко дню рожденья ей пришлют.
* *
*
В далеком городе, где все чему-то рады,
Где задранным мостом изломан горизонт,
Мне одиночества ночную колоннаду
Разрушила любовь, печальная, как сон.
И крики петуха, и искры водопада,
И брошенный бокал, и запах спелой ржи
Услышал снова я, и то была награда
За муки — снова жить, в обмен твоей любви.
И запертый ларец желаний непристойных
С поклоном поясным тебе я протяну.
Над тихою водой в молчании спокойном
Услышать можешь ты, как я тебя люблю.
Дядя
Я дядю своего люблю.
Он может управлять аэропланом,
И делать в небе мертвую петлю,
И в белых брюках драться с хулиганом.
Когда меня он на руки берет,
Целует шею острыми усами,
Я думаю, что я сама — пилот,
Скачу и прыгаю под небесами.
Очарованье дорогих сигар.
Цветной бульвар и экзерсис на скрипке.
И смертный приговор, как Божий дар,
И оправданье мировой ошибки.
Коробка из-под старых леденцов,
Стрела, мелькнувшая в листве густого клена, —
Все, что осталось нам от дедов и отцов,
А мир вокруг такой еще зеленый.
* *
*
Приходи, мой любимый, вовремя,
Я тебя накормлю и утешу,
И козленочка с детского коврика
Я на ужин тебе зарежу.
Ты пробудешь со мной до полуночи,
Под колючим моим одеялом.
Две веселые тонкие рюмочки
Будут все начинать сначала.
Ты уйдешь от меня переполненный
В белозубую русскую ширь,
Говорят, что над этими волнами
Раньше русский стоял монастырь.
И, бывало, монашенки строгие
Прибегали нагие к реке,
Их любили калеки убогие
Прямо в мокром холодном песке.
Салют
Преврати это серое небо в цветущий ковер.
Разукрась эту тучку цветною мозаикой,
Чтоб гуляли павлины и прыгали зайки
И стоял, улыбаясь, косматый Трезор.
На нелепые крыши надень колпаки с бубенцами,
На высокие трубы цветные надень паруса,
А могилы с ушедшими в землю отцами
Разукрась хризантемами белыми, как облака.
В день весенней победы по небу из пушек стреляют.
Разноцветные слезы по теплому небу текут,
Лишь невинные дети короткими машут руками
И кричат, восхищенные: “Мама, скорее, салют!”
* *
*
После старости мы превратимся в горы.
И вместо любви — между нами ручей.
И не помогут ни расставанья, ни ссоры,
Ни тысячи миленьких мелочей.
Будет холод с дождем и снегом,
Холодные камни, холодный сон.
А где-то ослик, скрипя телегой,
Тихо проследует за горизонт.
После старости нас увезут в крематорий.
Короткие проводы недорогих похорон.
А где-то горы, застывшие в споре,
И ослик, стремящийся за горизонт.
* *
*
Я часто нахожу копеечки,
Оброненные кем-то впопыхах,
И думаю, что Боженька из леечки
Нас счастьем поливает просто так.
Я нагибаюсь, заскрипев суставами,
Придерживая бережно очки,
А счастье пахнет луговыми травами
И ценится, как зимние сверчки.
Удача скачет синею синицею.
Поднял копеечку — и будто увидал,
Как солнце-Бог серебряными спицами
Вязал у облака малиновый овал.
* *
*
Не говори с водою о любви.
Не тронь ее прозрачного покоя.
В ней не твои и не мои левкои,
Мосты над ней и не твои и не мои.
Не говори с водою о любви.
Не говори с водою о любви.
Ей не до нас, она бежит по трубам.
Едва увидит, встретит чьи-то губы —
И вновь — в остервененье тесноты.
И губы и твои и не мои.
Не говори с водою о любви.
Лягушек хор поет ей каждый вечер,
Что омут встреч и чист, и бесконечен,
Пронизанный кувшинками тоски.
И встречи не твои и не мои.
* *
*
Не поите меня пивом, я ведь рыцарь.
Мне ведь пьяному не вспрыгнуть на коня.
Лучше дайте мне колодезной водицы,
Напоите и обрызгайте меня.
Я оставлю вам на память конский топот,
Белый клекот перепуганных гусынь,
Листья желтые, опавшие от вздохов,
И разлуки горькую полынь.
Осенью костры везде дымятся.
Рыцарь скачет, людям радость, людям смех.
Можно хохотать и удивляться
И царапать кованый доспех.
— Этот рыцарь все ж таки бездельник:
Змия ищет в наших-то лесах! —
Так судачат землекоп и мельник,
Вшей гоняя в долгих волосах.
Их смущает ясное зерцало,
Алый плащ и чистый белый конь,
Чистые далекие начала
И во взоре трепетный огонь.
Старица
