под локоть, Какчен-Ка моя, как я ждал этой встречи, но конечно, не в таком месте и не в таком виде…
— Как там отец?
— Нормально… Все нормально… А вы как?
— Мы прекрасно, если бы не это… Ты была там?…
Она кивает головой и мы бредём как одно целое четвероногое вслед за расходящимися горожанами, которые всё ещё хотят хоть что-то сделать, как-то помочь, испытывая запоздалое чувство вины. А ничего уже не вернуть, слава Сияющему, хоть этим всё и обошлось…
Наконец-то вот он, дом, полупустой, непривычный пока, необжитый, но вызывающий сейчас и умиление, и ощущение опасности, страха за всех, кого спрятали эти стены. И за малышей, и за родителей, за служанок, тоже, по сути, простых девчонок, за штаб, объект первого удара, даже за старого Оружейника, которого пока что поселили, я даже не знаю, где именно, потому что водоворот дел не дал ни мига, чтобы забежать, обнять всех, кто так дорог…
И даже здесь, под собственной крышей стараюсь не забыть мысль, пришедшую по пути, хотя вижу уже впереди, в холле, толпу встречающих, подождите, родные…
— Караульный… Кто там?… Гаренс?… Ты как себя чувствуешь?
— Нормально, кларон…
— Ну, если нормально, то передай в штаб — найти дежурного, пусть не сидит, а возьмёт ребят пять, шесть, поопытнее и обходит казармы, да не один раз, а пока не убедится, что все спят… Горячительное отбирать, но без грубости, нарушителей не ругать, день такой, а укладывать в постель и через метку опять проверить… И сам чтобы ни капли! Понял?
— Есть, передать. Понял я всё… Вы не волнуйтесь, кларон…
Ну да… Как тут не волноваться, если все «старики» сейчас то же самое, что и я чувствуют, вину, обиду, боль, опустошение, омерзение, весь букет. И вся надежда в эту ночь, как ни странно — на новеньких, которые ещё никак к слову «брат» не привыкнут и называют по титулу, хорошо, хоть на колено не бухаются…
Ну, здравствуйте, мои хорошие! Меня не обнимать сейчас надо, а долго и хорошенько мыть, драить, вымачивать, скоблить… Но как же это всё же здорово! Старики, молодые, дети, все в одной радости купаются, как в цветочной ванне и душевная болячка отваливается первой… Как же это хорошо — после длинной дороги расслабиться, пахнуть травами, снять, наконец, противные надоевшие башмаки и видеть только улыбки за большим столом и краем глаза поглядывать на малышей, ползающих в стороне…
— Он ведь зашел весь свой, как моя пятерня, улыбался, только глаза льдом закрытые, это меня и насторожило. Я ему говорю: «Тебе чего, парень?» Чуть не сказал «Брат», как вы все тут, а он что-то буркнул типа: «Да я так, посмотреть», а сам прёт, как будто я и не стою вовсе, а кинжал-то не закрыт, я ж вижу… Я ему «Стоять!», а он прёт… Уж что он там хотел увидеть, не знаю, на что рассчитывал, тоже непонятно, у входа ребятки стояли, но только я к нему сунулся, думал за руку схватить, а он рукоятью смаху — в лоб! Пока я свои-то кинжалы освобождал, он меня по руке-то и полоснул, видать, хотел еще без смерти обойтись, а девочка — то на дежурстве, безоружная, кинулась на него как птица на ястреба, вот он и не пожалел её, малявку…
Отец, похоже, уже не первый десяток раз рассказывал эту историю, которую кроме меня уже все знали наизусть… Хотя, нет, с нами сегодня Ларчан, наверно, с ужасом выслушивающий рассказы о беспокойных буднях. Сразу, с дороги, попал в кипень событий и в наш семейный совет… Не испугался бы…
— Простите, кларон, и много воинов погибло?
— Нет, Ларчан… Девочка первая… Поэтому так неожиданно и так больно, подло…
— Я, может быть, и не то скажу, но у нас принято на большом камне сделать полированный участок и на нём выбить лицо… изображение погибшего… для памяти… У Вас найдётся художник?… Это будет камень памяти…
Ай да Ларчан! Я вспомнил. Отец на земле показывал же Камень погибших альпинистов… Около альплагеря, так, чтобы любой мог подойти, положить цветы. Немного поодаль от основных посещаемых мест, от столовой, от палатки врача и начальника, там было грустно, красиво и очень тихо. Что же я сам-то не догадался?… Только вот, художник… Где его взять?… Но у нас есть слепок лица, можно его в Велиру свозить…
— Вы правы, Ларчан, спасибо. У нас пока нет художника, но мы что-нибудь придумаем…
— Мроган, а почему мне нельзя?!
— Фарис-Та, ты почему в разговор влезаешь?
— Я просила меня взять, а говорят нельзя!..
— Кто говорит?
— Сынок, не сердись на неё. Сейчас все девочки хотят работать там…
— На связи?
— Ну, да
— Что вы там забыли, Фарис? И до Посвящения…
— Ну конечно, чуть что, так мы — «маленькие», да?
— А что же, «большие» что ли?
— Сам же учил — «Не бояться трудностей»!
— Дочь, веди себя прилично!
— Ма, ну почему он всё время смеётся?!
— А почему бы и не посмеяться? Ты бегать научилась?!.. Нет… Драться?…Летать?… Плавать?!. Думаешь, на связи всё это не нужно, что ли?… Девчонки бегут наравне с воинами!.. Дальние кордоны — полный день пути, да ещё и еду тащат на себе… А потом прячутся в пещеру и три дня сидят безвылазно, даже ходят в ведро, света не видят, им отсюда сообщают день или ночь… дежурят по четыре метки, одна спит, другая — на связи…Ты этого хочешь? А назад — опять бегом, после замены… Не веришь, вон, отца спроси, он сам уж туда не бегает, тяжело!
— Кларон, простите, что вмешиваюсь, а что значит «летать»?…
— Да уж! Летать! Сейчас! Кто меня пустит?! Там парни одни, «девочкам нельзя»… забрали себе самое интересное…
— А плавать — тоже «самое интересное»?… Сейчас, Ларчан, я покажу… Суила-Та, принести костюм для полёта, у меня в кабинете… Ты, Фарис, не кричи, а вон, спроси у Канче, у многих она спрашивала разрешения? Сама училась… А летать опасно… Забыла — я в синяках ходил?
— Я и говорю — на кухню, или стирать…
— Дочь, спокойнее…
— Ма, да пусть говорит… В клане, конечно лучше… Там само стирается и аргаки молоко в вёдрах приносят, да?
— Нет, не «да»! Но у вас получается, что у мальчишек — нашивки, а девчонки с пустым рукавом ходят!
— Ну, это ты привираешь, сестрица… Ладно, пусть силы нет, но кто тебе мешает хассанский выучить, колдовать, стрелять, раны перевязывать?… Это же всё нужно…Вон, Ланат-Та научилась, почти всему…
— Не получается…
— А что «получается»?
— Мроган,
