Голд – и представила ее своей компанией. Все домашние работающие, встречающиеся им в доме, были женского пола. Хоуп видела через окно, что колесом занялся совсем молодой работающий мужского пола, почти ребенок. Еду приносили тоже три женщины. Хоуп чувствовала, что каждая из них представляет один из трех разных типов местных работающих: самая старшая была Принявшая новый порядок, самая юная была Полупринявшая, а среднего возраста, лет тридцати была Полунепринявшая. Совсем непринявших, очевидно, в доме не осталось. Хоуп запомнила Полунепринявшую с длинной имбирной плетенкой. Хозяин вытащил из себя очень толстый и простой, но функционирующий английский. Рассказал, что сталкивался с говорящими на родном английском языке, когда служил. Он угощал гостей дорогой едой на посуде из дорогих металлов и расспрашивал их про остров, про дорогу, про фамилии хозяев, у которых они гостили, – нашлись даже общие знакомые.
Чай надо было пить не в комнате, где едят, а где встречают гостей. Переместились, Полунепринявшая принесла самовар, Принявшая – пирожные, Полупринявшая – чашки, разлила чайную жидкость, похожую по цвету на мелассу, и густо посмотрела на Хозяина. Он не обратил внимания. Вне стола стало свободнее. Хозяин тихо и гибко в беседе подобрался к Хоуп и вцепился в нее с расспросами, сформулированными на салате из русского и английского, более околоточными и виньеточными, чем у прежних русских неработающих. Он хотел произвести на Хоуп впечатление. Он спросил, с какого континента к ним, жителям Дикой и холодной страны, явилась она – богиня с цветом кожи ночи. Он тут же обронил какой-то недоношенный комплимент Принцессе, чтобы ту не забывать.
Хозяин, сам того не ощущая, освободившись, стал резко разонравливаться обеим гостьям. Принцессе сделалось скучно: все снова было вокруг Хоуп и ради Хоуп. Принцессе хотелось, чтобы Хозяин хоть раз сделал вид, что все вокруг нее. Хоуп ответила, что она из Африки, конечно. «Как и он», – сказала она и показала на небольшой тихий портрет подростка с полуработающей кожей, полуработающим лицом и полуработающими кудрявыми волосами. Хоуп много раз рассказывали про него, показывали его изображение и взрослое или это, детское, осыпали ее его словами, протягивали книги. Он, как и Хоуп, писал тексты, как псалмы, в столбик, но иногда и обычным образом. Хозяин сказал, что этот портрет повесила его жена. И рассказал, как она умерла в родах и ребенок тоже умер. Принцесса высказала Хозяину искреннее сочувствие. Всегда может быть, что любое странное и недостойное поведение мужчины – это пережитое страдание и просьба о помощи. Хоуп не слышала, а все смотрела и смотрела на портрет и думала, что это забавно, что Главный пишущий стихи в ее Второй стране – каллад, что ни на есть каллад, и что в ее Первой стране у него не было бы шанса. Хотя здесь с ним тоже быстро расправились.
* * *
– Знаешь, Братец Череп, Пушкин преследует меня всю жизнь.
– Это кто?
– Ну, это каллад русский поэт, чьи портреты всюду встречала Хоуп. Он многих в России преследует, от него, как от Ленина, никуда не деться. Но лысый Ленин остался памятниками, а Пушкина вбивают колом в головы. И даже пытаются в сердца. Наверное, он бы не стал сам, но его украли, как его прадеда украли из Африки, и сделали вечно работающим в России. То есть это не он сам ходит за мной по пятам, а его вуду-двойник, которого оживляют и оживляют какие-то перерождающиеся служащие. Я в первом классе не знала, что стихи пишутся в столбик, записала диктантом стих Пушкина про тучу в строчку. Мне вбили за это кол. В одиночку в классе восьмом я нарисовала и написала стенгазету про дуэль Пушкина. Другие учащиеся надо мной ржали, говорили, что в профиль Пушкин у меня получился похожим на лошадь. Это, кстати, было немного правдой. Но учительница по литературе Евгения Николаевна за меня даже обиделась на них, сказала, что у каждого свое мнение. Ей понравилась газета. В мои тридцать два года мне дали премию для молодых авторов имени Пушкина. Когда я уже потратила все премиальные деньги (их было много, но я быстро расплатилась с долгами), я узнала, что премию основали только потому, что Главный русский хозяин открыл в Южной Корее памятник Пушкину, – в честь этого решили сделать премию, и корейцы дали бюджет. Я очень расстроилась, работающий теперь не только Пушкин, но и немного я. Точнее – служащая, раз за деньги. Потом премию дали моей подруге Оксане за великую поэму, и мне стало легче. Мы пишем, как мы пишем.
– Аминь.
– Я очень устала, Братец Череп. Сейчас перевернусь на другой бок, соберусь с силами… У меня есть историйка для тебя. Вот, слушай. В Дикой и холодной стране было очень много памятников и бюстов каллад поэта, они встречались почти в каждом городе, помногу. На улицах, в библиотеках, музеях. Портреты каллад поэта висели почти в каждой школе и в каждой библиотеке. И всегда у этих памятников была разная кожа: то темно-красная мраморная, то белая гипсовая, то золотистая бронзовая, то светло-коричневая деревянная. И вот памятники каллад поэту ожили и сошли с постаментов. И тот, что на Пушкинской в нынешнем Главном городе, спрыгнул с пьедестала, и тот, что на Молчановке возлежит, поднялся и перелез через забор, и тот, что у церкви у Никитской, оставил жену и вылез из жуткого фонтана, намочив каменные ноги, и тот, что на Арбате, тоже отпустил руку жены и слез с пьедестала. И все остальные, на других улицах и в других городах, тоже ожили и пошли. И даже бюсты каллад поэта поползли на плечах, и даже посмертные маски разбили музейное стекло и покатились вниз по лестницам. И даже маленькие ручные статуи каллад поэта спрыгивали с полок и столов и убегали. И каллад поэт вылез из каждого портрета-оригинала, из каждой копии и репродукции, из каждого календаря, из каждой открытки и вышел из школы, музея, квартиры. И все памятники, статуэтки и изображения каллад поэта помогли фолк устроить восстание. Бич жандармов, бог студентов… Оковы тяжкие падут…
– Какому это фолк?!
– Тому, какому это нужно.
– Хэ… А тот фолк, какому это не нужно, что делал?
– Я не знаю, Братец Череп.
* * *
Хоуп спросила, почему в доме и в деревне одни женщины? Спросила, неужели какая-то русская болезнь покосила всех мужчин? Спросила, неужели чего-то стоит опасаться? Хозяин погрустнел, понежнел от этой грусти и пожаловался на восстание, которое устроили работающие, и на то, что ему пришлось их распродать или отправить на Север. Его Полуработающего нет в доме, так как он до сих
