1997 и 1998 годы стали временем отрезвления. Азиатский финансовый кризис, на котором мы подробно остановимся в третьей части книги, показал всю иллюзорность успехов, достигнутых на пути догоняющего развития. Дестабилизирующий удар был настолько сильным, что все меры Международного валютного фонда, сумевшего направить в этот регион на протяжении последних двух лет более 120 млрд. долл., не смогли скомпенсировать суммарное сокращение притока инвестиций, составившее только в 1997 году 105 млрд. долл. [533], и прямые потери инвесторов, оцениваемые в регионе почти в 700 млрд. долл. Сегодня, как и в конце 1997 года, большинство азиатских стран, не считая Китая, находятся на грани дефолта по своим внешним обязательствам, а рост экспорта в условиях падающего курса национальных валют по-прежнему не может обеспечить им положительного внешнеторгового сальдо. Крах азиатских экономик поставил в крайне сложное положение финансовую систему Японии, страны, долгие годы служившей наиболее впечатляющим примером догоняющего развития; сегодня она также находится на грани технического банкротства, а ее валовой национальный продукт снижается в абсо
-----------------------
[531] - См.: Strange S. Mad Money. Manchester, 1998. Р. 122, note 8.
[532] - См.: Soros G. The Crisis of Global Capitalism. P. XII.
[533] - См.: Lee E. The Asian Financial Crisis. The Challeng e for Social Policy. Geneva, 1998. P. 9.
-----------------------
лютном выражении два года подряд. Весной и летом 1998 года финансовый кризис распространился и на Восточную Европу, кульминацией чего стал российский дефолт 17 августа, доведший потери инвесторов на восточноевропейских рынках до более чем 200 млрд. долл. Падение российского фондового индекса с его максимального значения в 571 пункт в октябре 1997 года до менее чем 40 пунктов в сентябре 1998-го, а также обесценение рубля более чем в четыре раза за полгода сделали призрачными перспективы новых инвестиций в Россию. В январе 1999 года настала очередь потрясений в Латинской Америке, в результате бразильский реал обесценился в течение месяца более чем вдвое, а руководители финансовых ведомств стран континента солидаризировались во мнении, что наиболее последовательной мерой выхода из кризиса было бы замещение американским долларом национальных валют во внутреннем обращении.
Таким образом, накануне XXI века мы наблюдаем фактический крах той модели догоняющего развития, которая на протяжении многих десятилетий была воплощением надежд целых наций. Можно ли ожидать быстрого преодоления кризиса на развивающихся рынках? Мы считаем, что отрицательный ответ на этот вопрос очевиден, так как причины кризиса отнюдь не имеют того финансового характера, которым наделяют их многие современные политики и экономисты, а скрыты гораздо глубже.
Какие же уроки следует извлечь из истории догоняющего развития?
Во-первых, никогда и нигде апологетам этой модели не удалось сделать ее самовоспроизводящейся. Фактически порожденная переходом развитых стран к постиндустриальному обществу и их первоначальным стремлением экспортировать производства, относящиеся к первичному и вторичному секторам экономики, в другие регионы планеты, она изначально была ориентирована на использование единственного конкурентоспособного ресурса -- дешевой рабочей силы -- как важнейшего фактора индустриального производства. Тем самым модель заведомо содержала в себе два ограничивающих условия: с одной стороны, она не могла оставаться адекватной в условиях, когда развитый мир осуществлял переход от труда к знаниям как основному ресурсу производства; с другой стороны, она не могла ориентироваться на внутренний рынок, поскольку в таком случае повышался бы уровень потребления, автоматически дорожала бы рабочая сила и снижалась внешняя конкурентоспособность страны. Таким образом, модель современной индустриализации имела четко заданный предел своего развития.
Во-вторых, развивающиеся по пути индустриализации страны вступали в активную конкуренцию друг с другом, также оказывавшуюся в определенном аспекте тупиковой. В самом деле, они были ограничены в наращивании внутреннего потребления и тем самым заинтересованы в экспорте капитала. Это прекрасно видно на примере Японии, а позже -- Гонконга, Сингапура, Тайваня и отчасти Южной Кореи. В то же время основными реципиентами капитала могли становиться менее развитые страны, исповедующие ту же индустриальную парадигму. Отсюда -- инвестиции более развитых азиатских стран в менее развитые, но также идущие по пути индустриализации. Однако, предлагая более дешевую продукцию, они становятся конкурентами. Результатом оказывается то, что мы называем "принципом бикфордова шнура": значительные преимущества получают страны, лишь начинающие индустриализацию, при этом расширяется пространство неуверенности и нестабильности, в которое попадают более развитые страны, достаточно укрепившие свою промышленную базу, но не ставшие постиндустриальными.
В-третьих, активное вмешательство государства в хозяйственную жизнь и то внимание, которое уделяется инвестициям, создает в обществе мобилизационную модель поведения, когда, с одной стороны, объективно ограничивается развитие научного потенциала (как по чисто экономическим, так и по социокультур-ным причинам), с другой же -- не формируется новый тип сознания, основанный на постэкономической системе мотивации. Эти обстоятельства могли бы оставаться относительно второстепенными несколько десятилетий назад, однако сегодня, когда высокотехнологичные производства распространены во всех регионах мира, постиндустриальные страны сохраняют монополию на технологические нововведения и фактически имеют возможность диктовать, какие из них, где и когда должны быть использованы. Таким образом, все потенциальные конкурентные преимущества индустриальных экономик перед постиндустриальными остались в прошлом, и сегодня торговый баланс в мировом масштабе может изменяться только в пользу США и Западной Европы. Таким образом, потенциал догоняющего развития, всегда основывавшегося на заимствовании и копировании, а не на инновациях и научно-техническом прогрессе, является сегодня исчерпанным.
Глубинная причина этого заключается в том, что механизм становления постэкономического общества радикально отличается от формирования индустриального строя. В начале 90-х годов, рассуждая о закономерности краха коммунистических режимов, Ф.Фукуяма писал: "Опыт Советского Союза, Китая и других социалистических стран свидетельствует о том, что централизованные хозяйственные системы, достаточно эффективные для достижения уровня индустриализации, соответствовавшего европейскому образцу 50-х годов, проявили свою полную несостоятельность при создании такого сложного организма, как "постиндустриальная" экономика, в которой информация и техническое новаторство играют гораздо более значительную роль" [534]. Такая точка зрения представляется правильной, но ограниченной. Мы полагаем, что мысль Ф.Фукуямы следует развить по двум направлениям. Во-первых, нужно отказаться от рассмотрения лишь социалистических экономик в качестве основанных на мобилизационных методах; совершенно ясно, что социально-экономические системы Японии, Южной Кореи или Сингапура, прогресс которых также базировался на гигантской норме накопления и активном недопотреблении граждан, вовсе не были социалистическими. При этом нельзя ограничиваться указанием на "уровень индустриализации, соответствовавший европейскому образцу 50-х годов", так как вполне очевидно, что хозяйственные системы тех же восточноазиатских стран, не говоря уже о Японии, достигли значительно больших успехов. Во-вторых, вряд ли правильно акцентировать внимание исключительно на производстве знаний как основном отличии постиндустриальных и индустриальных экономик. Одним словом, мы хотели бы отметить, что принципиальным моментом, не позволяющим индустриальным странам достичь уровня постиндустриальных, является качественное отличие источника прогресса тех и других: в первом случае это экономическое давление на человека как экономический субъект, выражающееся в максимизации производимых им инвестиционных благ; во втором -- это свободное развитие неэкономически мотивированных личностей, выражающееся в создании новых информационных благ и новых стандартов производства и потребления, нового типа социальных связей и нового качества жизни.
Принципиальное отличие экономического и постэкономического общества заключается в том, что первое может быть построено посредством ряда организованных усилий, что подтверждается успехами СССР, Японии и азиатских стран, в то время как второе может сформироваться лишь естественным образом по мере развития составляющих его личностей; ускоренными темпами постэкономическое общество создано быть не может. Совершенно очевидно в этой связи, что постэкономическое общество может сформироваться только в условиях немобилизационной хозяйственной системы, обладающей определенной внутренней самодостаточностью. В самом деле, становление новой личностной мотивации, в структуре которой доминируют постэкономические ценности, трудно представить себе иначе, чем на фундаменте
