Отряд, развернувшись, шел к аэродрому. Хорошо шел, в общем-то слаженно, только один, портя строй, болтался где-то в стороне, и это была наша тройка!
Каждый хвастался своим инструктором:
— Вот наш идет! Вот наш идет!
А мы кусали губы. Хоть бы скорее садились, что ли! Разошлись, сели, зарулили.
— Кто полетит первый? Ты? Давай. Возьми ухо!
Петр Фролов воткнул в отверстие шлема трубку резинового уха, приладил, застегнул шлем. В кабине он присоединит трубку к резиновому шлангу, через который инструктор в специальный раструб будет давать в полете команды.
— Ну, ни пуха!
— К черту!
Побежал, забрался на крыло, козырнул, доложившись. Инструктор кивнул головой: «Садись!»
Сел, пристегнулся, поднял правую руку: «Готов!» Инструктор порулил к старту, попросил взлет. Курсант-стартер, осмотревшись, как учили — не рулит ли кто по взлетной, не идет ли на посадку — опустил к ноге красный флажок, поднял белый и картинно выставил его вперед: взлет разрешен! Самолет, мотая рулем поворота, как курица хвостом, побежал на взлет.
Первый полет — ознакомительный. Его делает инструктор. Он строит маршрут — «коробочку», проходит над аэродромом и садится.
Второй полет: ученик кладет ноги на педали, левую руку на сектор управления мотором, правую — на ручку управления рулями глубины и элеронами, но не управляет, а только прислушивается, как это делает инструктор.
В третьем полете уже пытается, под контролем инструктора, все это проделать сам. А дальнейшее будет зависеть от самого курсанта: освоит — значит, через определенное количество провозных выпустят в самостоятельный полет, а если нет, то выпустят на… «ундервуде». «Ундервуд» — это пишущая машинка, на которой будет напечатан приказ об отчислении из школы. Наш самолет шел на посадку.
— Второй! Кто полетит второй? Саша, ты?
Чуднов перевалился с ноги на ногу и улыбнулся, забавно сложив губы трубочкой. В такие моменты он походил на медвежонка, выпрашивающего конфетку, и в этой конфетке ему никогда не отказывали.
— Ну давай я, что ли…
Я подал ему ухо.
— А ты чего тянешь? — спросил он у меня.
— Боюсь что-то. Пусть остынет немного, а то как начнет на «старый лад».
Саша застегнул шлем.
— А-а-а. Ну и пусть! Не обращай внимания, — и побежал к самолету.
Петр Фролов, опустив голову, на ходу расстегивал шлем. Подошел, шумно вздохнул:
— Пфа-а! — тряхнул головой, обтер ладонями лицо. — Ну и ну-у.
— Что?
— Во бога, во христа…
— Да что ты?
— Честное слово! От взлета до посадки…
У меня в груди стало пусто. Сидеть и слушать, как он мешает тебя с грязью?
А сзади кто-то из курсантов, подражая голосу инструктора, выкрикивает разные обидные эпитеты и хохочет.
Я обернулся. А-а, Семушкин, из пятой группы. Худой, сутулый, с угловатым красным лицом, сам любитель подперченных слов.
— А чему ты радуешься? — обозлился я. — Что тебя смешали с грязью?
— Подумаешь! — равнодушно парировал он. — Деликатный какой. Сидел бы себе у маменьки под юбкой!
Я промолчал. Да, тут кто-то кого-то не понимает. А может, действительно я не прав? Отец, которого я уважал, всегда внушал мне, что достоинство человека — вовсе не пустой звук, а большое всеобъемлющее понятие, которое распространяется от своего маленького «я» до чувства любви к делу, которому служишь, к Родине, чей хлеб ты ешь…
С тяжелым чувством я готовился к полету. Вставил ухо, застегнул шлем, взобрался на крыло, козырнул:
— Товарищ инструктор, курсант такой-то к полету готов. Разрешите садиться?
Кивок головой:
— Садись, — И очень внимательный взгляд сквозь темные стекла очков.
Я сел, пристегнулся, присоединил шланг к уху. Инструктор, подняв правую руку в кожаной перчатке, принялся поправлять зеркало, прикрепленное к стойке центроплана. Через него он может, не оборачиваясь, видеть лицо курсанта. Мы встретились с ним взглядом. Он поднял трубку с резиновым раструбом:
— Готов?
Я кивнул:
— Готов!
Подрулили, попросили старт, взлетели.
Весь подобравшись, чтобы не коснуться рулей, я смотрел, как двигаются педали ножного управления, как ходит ручка, Ее замысловатые движения меня поразили. Очень сложные были движения! Ни секунды спокойствия: взад-вперед, влево-вправо и потом — кругами, кругами. И так весь полет. Я подумал, что летчик из меня не получится, потому что эти движения я никогда не запомню, не перейму…
Сделав круг, мы сели.
— Ну, понял? — спросил инструктор, глядя на меня через зеркало.
Я кивнул головой:
— Понял.
— Теперь клади левую руку на сектор газа. Только не сильно, не сильно! — вдруг закричал он, хотя я еще ни к чему не прикоснулся. — Ноги на педали! Положил? Чуть-чуть, смотри! Ручку бери! Взял? Порулили.
И он рывком сорвал машину с места. Подрулили к стартеру, остановились.
— Проси старт!
Я поднял правую руку. Стартер махнул белым флажком. Инструктор пошел на взлет.
Двинулся вперед сектор газа, ходуном заходили педали, замоталась от борта к борту ручка. Пробежали, стуча колесами по кочкам, оторвались. Я посмотрел за борт: земля все дальше, дальше. Стараюсь найти линию горизонта. Ага, вон она, ниже капота. Едва касаясь управления, я пытался понять смысл их движения, но мне это не удавалось — я не поспевал двигать рукой за мотающейся ручкой управления.
После первого разворота инструктор сказал:
— Бери управление!
Я кинулся на ручку, поймал ее и на долю секунды остановил ее движение. Ручка тотчас же бешено рванулась, больно ударив меня по коленкам.
— Что ты делаешь, так перетак! — заорал инструктор. — Брось управление! — и принялся осыпать меня бранными словами.
Я отдернул руку и взглянул в зеркало. Наши взгляды скрестились, и он осекся, будто кто ему рот заткнул.
Остальную часть полета мы продолжали молча. Я не прикасался к управлению, а он не подавал мне никаких команд.
Сели, подрулили.
— Вылезай!
Я отстегнул ремни. Вылез. Встал на крыло:
— Товарищ инструктор, разрешите получить…
Он прервал меня кивком головы:
— Следующий!
Готовлюсь вылететь на «ундервуде»
Ну вот, я с ходу завел себе врага, да кого — инструктора! А чем это кончится? «Ундервудом»!
А я, оказывается, был не один такой. Здоровый парень, Фирсов Игнат, из группы Джафарова, стоял в отдалении и держался ладонью за правое ухо. По щекам — следы слез.
— Игнат, ты что?
Посмотрел на меня, смутился, вытер ладонью щеки.
— Да вон Джафар принялся в полете лаять, я огрызнулся, а он, — Игнат всхлипнул и снова схватился за ухо, — взял да выставил трубку за борт.
— Так ты иди к врачу! — всполошился я.
— Тю-у! — сказал Игнат. — Сдурел? Чтоб на «ундервуде» спровадили? Я летчиком хочу быть. Потерплю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
