в итоге сумели пустить в нормальную работу большую часть котлов Бельвиля, обещав крейсерского ходу до шестнадцати узлов. Даже на худом угле.
На шкафуте у британских трофейных пушек завозились матросы артдивизиона. Старший артиллерийский офицер просто не мог «пройти мимо», когда для ледокола снимали добычу с «Кресси» – чего ж добру пропадать в глухомани!
И поживился в свою очередь парой трёхдюймовок.
«Лена» обособленно стояла на рейде Петропавловска, свесив в сонном утреннем безветрии кормовой Андреевский флаг. Уже дважды туда-сюда сбегала к причалам шлюпка – квартирмейстеру забота справить то, что не успели в прошлую стоянку в порту.
Крейсер принимал снабжением дополнительные припасы – что под расписку на казённый кошт императорского флота, что за наличность с сохранённой чудом судовой кассы «Рюрика». И ещё всё необходимое, в том числе для личного обихода офицеров и матросов. Ведь «последний парад принимая», в чём были «по первому сроку» – в том и прыгали в воду с тонущего корабля.
Ныне внешний вид совсем срамота – кто в чём, с миру по нитке.
И офицерский состав – просто никакой в ряду эстетики!
Кои, кого на «Ямал» списали, в их же иноземной одежонке (когда там выдавали чего сухое, да так и не потребовали обратно). Кто в трофейном с «Кресси» (тут ещё статский из Петербурга лютовал запретом), предупреждая – не приведи кому в «английском» на берег сойти под иностранные взгляды с судов приарестованных.
За бытовой мелочовкой отправили особую команду по всей форме едва ли не строем, во главе с боцманом и ревизором, закупая по длинному списку.
Другое дело, что Петропавловск большим и необходимым ассортиментом похвастать не мог, особо для господ офицеров.
* * *
Беглец с ледокола стоял «вольно», с лёгкой улыбкой и глазами, обещающими много чего… ох, много!
Тех ответов на те вопросы, что беспокойно жалили на «красном ледоколе» с названием «Ямал», бросались в глаза инородностью технического исполнения мерцающих экранов, глубиной и качеством радиотелефонной связи!
И других диковин… с уверенной догадкой – «так не делают нигде в мире, такого не сделают нигде в мире». Но, чёрт побери, не смея спросить, наткнувшись на «предупредительное» наместника и «категоричное» статского чина: «Вопросов не задавать, лишнего на сторону не болтать, все домыслы, капитан 1-го ранга, будьте любезны оставить при себе!»
Беглец… конечно, это был человек с ледокола – эти странные, манящие тайной люди. Странный, манящий тайной корабль.
Тайны – это дела статского и…
Его бы (такого необъяснимо секретного, глядящего с многообещающей улыбкой) сразу к статскому свести, но… Но не гнаться же за «Камчадалом», когда уж сутки прошли.
Тем более, формально в подписке «о неразглашении и соблюдении» подобного не предусматривалось. Подумаешь, какой-то беглец, подумаешь, с какого-то судна.
Впрочем, покривив душой, пунктик в гербовой бумаге всё же был: «…и все, что будет у офицеров, либо нижних чинов артефактного найдено, подлежит всенепременному изъятию» и т. д. с представлением под опись всё тому же статскому.
Ещё приписочка: «…либо подлежит уничтожению при невозможности…»
И когда трюмный старшина выставил на стол рюкзак:
– При нём нашли… чудны там безделушки.
А он (беглец) сразу, беспокойно:
– Осторожно!
Там… одного взгляда хватило!
Сломленный магией невероятных загадок, уж и не помышляя о другом, каперанг принял для себя неоднозначное решение:
– Спасибо, братцы. Можете быть свободны. Всем язык держать за зубами. Оказией чаркой отблагодарю.
Когда потомок (что уж, «карты на стол» – потомок!) раскрыл свой чудо-прибор с экраном…
Когда Евгений Иванович справился с полушоком…
Когда выслушал, увидел, снова выслушал и снова увидел, осмыслил… и всё-таки впал в ступор!
И пусть не покажется странной эта формулировка – «полушоком»!
Что ни говори, совсем полной оторопелости не было, откровения потомка легли в подготовленную почву. Несмотря на сонмы дел, вспоминая все подробности и мелочи, подмеченные в рубке ледокола, капитан 1-го ранга раз за разом возвращался к неспокойному вопросу: «Кто это были и что это было?»
Выдумывая самые смелые гипотезы.
А когда в копилочку подозрений легла одна монетка, «подозрения» почти превратились в «прозрение». В невероятную и пока несмелую «догадку»!
Монетку с годом чеканки 2015 принёс озадаченный гальванёр Савельев:
– Энто, вашбродь, я сыскал в одежонке заморской, что нам на сухое выдали, когда из воды на ту красную махину вытягнули, спаси господи.
– Это ты правильно сделал, братец, что мне её принёс. Вот тебе обещанная «синенькая» за сознательность и дисциплину[23]. Более никто ничего не находил?
– Никак нет. И я… и то случайно ущупал. За подкладкой в дырочку провалилась.
И всё равно!
Стоило подумать обо всём этом здраво, ум за разум заходил!
Он всё пытался этому подыскать сравнение: вот как будто прийти в церковь на воскресную службу, а Иисус вдруг бы ожил с креста и стал вести беседы лично, вместо батюшки.
Всё равно – несоизмеримо! Иначе!
Между тем беспощадный потомок продолжал, решив совсем убить фактами!
И ведь убил! Выложив обстоятельства последнего боя… в той, другой, жизни.
Разъяснив, что изменило реальность. И кто изменил.
И как бы оно было бы, если бы…
Показав списки: «…погибших на крейсере „Рюрикъ“ 1-го августа 1904 года».
Где приговором: «Трусов Евгений Александрович, командир корабля капитан 1-го ранга, смертельно ранен в боевой рубке». Это именно то, что ввело в ступор.
Потому что поверил. Потому что чувствовал, потому что приходили бредовым видением сны. Потому что ощутил, что смерть коснулась… не жаром взрывчатки и резью осколков, не холодом волн увлекая на дно. Хотя и это всё было. Она, щерящаяся костяшным оскалом, будто за спиной постояла и отступила до поры.
Пришелец же из далёких далей в довесок «обрадовал»… печально, тревожно, проникновенно: «Только вы теперь осторожно. Ткань истории она упрямая. Вам теперь поберечься надо!»
Да неужели! Чтобы Трусов труса праздновал?!
И если ещё оставались сомнения – за сутки «Камчадала» догнать и сдать «беглеца-потомка» со всеми артефактами статскому от греха и к чёртовой матери! То теперь!..
И что нам теперь всё жандармское отделение – голубые мундиры?
Что они нам и что мы им? Когда тут такое!
* * *
Над заливом лёгкое парение. «Лена» едва хлюпает боками, не колыхнётся.
Вадик Тютюгин дымил местной папироской, облокотившись на планширь, с удовольствием втягиваясь, уже привыкнув к крепости табака.
Очарование… нет, не начала двадцатого века – здесь ещё вся середина «девятнадцатого»!
Уже цивилизуемый, но всё ещё дикий край. А на его взгляд так и по-прежнему полная экзотика прошлого века. Прошедшей эпохи, в которую теперь надо будет вливаться, вживаться, вгрызаться. И хорошо, что не с бухты-барахты, а постепенно.
