В 1916 году участились забастовки. Крестьяне принялись грабить хозяйские особняки. В городах с рассвета вытягивались очереди около булочных, бакалейных, мясных магазинов. Весь товар сметался с прилавка в считанные секунды, и магазины закрывались на железные ставни. Было выбито несколько витрин. На фронте солдаты дезертировали тысячами. «Люди живут страхом, от страха – ненависть друг к другу, растет одичание, все ниже падает уважение к человеку», – писал Горький Тимирязеву. И еще, Екатерине Пешковой: «Тяжело мне, Катерина. Никогда я не охоч был жаловаться, а вот – жалуюсь: тяжело. Ужасное время, противны люди, все гниет, разваливается, никто не умеет работать, никто не понимает, как велика теперь цена работы».
Он упоенно наблюдал за разложением империи. Но еще не осмеливался верить, что его мечта так близка к осуществлению. Радость, захлестнувшая народ после убийства Распутина, вторжения левых в Думу с оружием в руках, настоятельные требования определенной части генералов лишить царя верховного командования армией – все это были предвестники великого революционного ликования.
В феврале 1917 года массовые восстания рабочих Петрограда, Москвы и большей части русских городов привели к созданию Временного правительства во главе с князем Львовым. Большинство из вошедших в него, в числе которых был Керенский, являлось прогрессистами. Они требовали отречения царя от трона и коронации наследного принца с назначением регентом великого князя Михаила. Но Горький все еще не видел никакого выхода из этой политической суматохи. Он не представлял себе, что из анархии со временем может возникнуть народное правительство, сплоченное и сильное. Екатерине Пешковой он писал, что не верит в революционную армию – за революционный дух принимается отсутствие всякой дисциплины, организованности.
2 марта 1917 года царь, под давлением политических кругов, генералов и некоторых членов своей семьи, отрекся от престола в пользу своего брата, великого князя Михаила. Однако последний, боясь возобновления волнений в случае принятия престола, отказался от него и предоставил нации жить с Временным правительством. Так Россия перестала быть империей. Несмотря на важность этой метаморфозы, Горький все еще был настроен скептически. Новые правители страны по-прежнему были либералами, буржуями. Смогут ли они положить конец войне? Он желал этого от всей души, но боялся при этом, как бы народ, опьяненный своими первыми завоеваниями, не предался насилию. Его уважение к человеку, к культуре было настолько велико, что он пока предпочитал умеренное правительство уличному бесчинству. Нельзя, чтобы вслед за бойней между русскими и немцами русские начали убивать русских. Все, что угодно, только не диктатура террора.
Это осторожничанье было не по вкусу большевикам, которые во главе с Лениным призывали к отказу от старых ценностей и физической ликвидации своих оппонентов. Доходя до крайности в своих логических рассуждениях, они уповали на хаос, из которого выйдет новое общество, тогда как Горький, балансирующий между теорией и практикой, выражал свою любовь к народу, опасаясь при этом зверств плебса, слепого и жестокого. Он так часто обличал в своих книгах тупой садизм этого плебса и так часто превозносил ценность цивилизации, образования, искусства, что теперь почти жалел о том, что встал на сторону топора.
Глава 15
Революция
События ускорялись. Каждый день прибавлял новое к вчерашним беспорядкам. Солдаты покидали казармы и, праздные, шатались по улицам. Горы нечистот высились на тротуарах, и никто не хотел их убирать. По этим насыпям из отбросов шествовали манифестанты, гордо неся красные знамена. Комитеты и подкомитеты росли как на дрожжах во всех администрациях, на всех предприятиях. Митинги устраивали везде, по любому поводу. Это было царство многословия и бессвязных речей. Император и царская семья были заточены в Царское Село. Петроградский гарнизон получил заверения, что за верность во время революции он не будет отправлен на фронт. Один политический кризис за другим – адвокат Керенский набирал в правительстве веса. Крикливый кривляющийся демагог, он сыпал обещаниями, угрозами и упивался звучностью собственного голоса.
3 апреля 1917 года в столицу поездом прибыл Ленин. Вернувшись из Швейцарии в разгар войны с одобрения германских властей, он пересек Германию в пломбированном вагоне. Толпа солдат и рабочих устроила ему при выходе из вагона овацию. Он тут же принялся за работу по подготовке вооруженного восстания. Осознавая опасность такого всплеска насилия, Горький опубликовал в «Летописи» статью, в которой осуждал экстремистские тенденции большевиков: «Не нужно забывать, что мы живем в дебрях многомиллионной массы обывателя, политически безграмотного, социально невоспитанного. Люди, которые не знают, чего они хотят, – это люди опасные политически и социально». И советовал искать «общую почву», где интересы всех людей «солидаризируются». «Эта почва, – уточнял он, – развитие и накопление знаний. Знание должно быть демократизировано, его необходимо сделать всенародным». Эту же идею совершенно необходимого единения рабочей «аристократии» и либеральной интеллигенции из ученых, людей искусства, инженеров и техников он продвигал с удвоенным жаром на страницах ежедневника, который только что основал, – газеты «Новая жизнь». Перед лицом суматохи и неразберихи он умолял своих соотечественников «дружно взяться за работу ради всестороннего развития культуры», протестовал против «глупости и жестокости» массовых расстрелов, осуждал людей, которые пытаются что-то доказать пулями, штыком или ударом кулака в морду. Он даже осуждал выпущенные брошюрки, которые глумились над царем, царицей и их окружением, называя их «пакостными». Эта низкопробная литература казалась ему вредной в момент, «когда в людях возбуждены все темные инстинкты». В другой статье, датированной 31 мая 1917 года, он продолжает вбивать гвозди: «Сцепившись друг с другом, газеты катаются по улицам клубком ядовитых змей, отравляя и пугая обывателя злобным шипением своим, обучая его „свободе слова“ – точнее говоря, свободе искажения правды, свободе клеветы. „Свободное слово“ постепенно становится неприличным словом». Немного спустя, 9 июня, он также напишет: «Каждая газета… ежедневно вводит в души читателей самые позорные чувства – злость, ложь, лицемерие, цинизм… А ведь революция совершена в интересах культуры». Эта озабоченность спасением ценностей цивилизации заставит ближайшего соратника Ленина, Троцкого, заявить с презрительной иронией: Горький встретил революцию с беспокойством директора музея; солдаты, покинувшие боевые позиции, и рабочие, которые не работают, внушают ему настоящий страх.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
