«Ученые комментаторы «Талмуда», раввины синагоги, объясняют, что сад наслаждений, куда эти четыре персонажа вошли, есть не что иное как та таинственная наука, наиболее страшная для слабых умов, которых она прямо приводит к сумасшествию», — говорит А. Франк в своей «Каббале».
Не тот должен бояться, кто сердцем чист и учится лишь с целью самоусовершенствования и более легкого приобретения обещанного бессмертия; но скорее тот, кто делает из этой науки наук грешный предлог для мирских целей. Последний никогда не выдержит каббалистических вызываний высшего посвящения.
Безнравственные представления тысячи и одной секты раннего христианства могут также быть раскритикованы пристрастными комментаторами, как и древние элевсинские и другие ритуалы. Но почему они должны навлекать на себя упреки богословов, когда их собственные «мистерии» «божественного воплощения у Иосифа и Марии и ангела» в одной священной трилогии инсценировались не только в одной стране и были весьма знамениты в одно время в Испании и Южной Франции? Впоследствии, подобно многим когда-то тайным обрядам они целиком перешли в руки населения. Еще лишь несколько лет тому назад в течение каждой Рождественской недели в Польше и Южной России устраивались представления «вертепов», в которых показывались вышеназванные персонажи, причем младенца Иисуса показывали в яслях. Это называлось «колядовки»; правильное этимологическое происхождение этого слова мы не в состоянии дать, если только оно не произошло от глагола «колядовать», это слово мы охотно предоставляем филологам. В детстве мы видели эти представления. Нам запомнились три царя-волхва, представленные тремя куклами в напудренных париках и цветных трико; и из-за воспоминания глубокого чувства почтительности и уважения на набожных лицах присутствующей публики нам еще легче оценить честное и справедливое замечание, сделанное издателем во введении к «Элевсинским мистериям»; он говорит:
«Невежество — вот что приводит к профанации. Люди высмеивают то, чего они по-настоящему не поняли… Подводное течение этого мира направлено к единой цели; и внутри человеческого легковерия — назовите это человеческой слабостью, если вам это угодно — существует сила, почти бесконечная, святая вера, способная вместить величайшие истины всего существования».
Если бы то абстрактное чувство, называемое христианским милосердием, преобладало бы в церкви, мы с удовольствием оставили бы все это невысказанным. Мы не ссоримся с христианами, чья вера искренна и поступки которых совпадают с их верованием. Но с высокомерным, догматическим и бесчестным духовенством нам нечего другого делать, как позаботиться, чтобы древняя философия, на которую так нападает современное богословие в форме ее тщедушного отростка — спиритуализма, была защищена и оправдана настолько, сколько это в наших силах — чтобы ее величие и красота могли быть полностью показаны. Мы боремся не только за одну эзотерическую философию или за какую-либо современную систему нравственной философии, но и за неотъемлемое право иметь собственное суждение, и особенно за благородную идею будущей жизни, деятельности и ответственности.
Мы горячо приветствуем таких комментаторов как Годфри Хиггинс, Инман, Пэйн Найт, Кинг, Данлэп и д-р Ньютон, как бы они ни расходились с нашими собственными мистическими взглядами, так как их усердие постоянно награждается новыми открытиями языческого отцовства христианских символов. Но в других отношениях все их ученые труды бесполезны. Их поиски простираются только до половины. Не имея правильного ключа к толкованию, они видят эти символы только в физическом аспекте. Они не знают пароля, чтобы заставить врата тайны распахнуться, и древняя духовная философия для них есть книга за семью печатями. Несмотря на то, что их представления о символах диаметрально противоположны мнению духовенства, в отношении их истолкования для ищущей публики они делают лишь немногим больше своих оппонентов. Их труды имеют тенденцию усиливать материализм настолько же, насколько труды духовенства, и в особенности римского духовенства культивируют верование в дьяволизм.
Если бы изучение герметической философии не давало бы никакой другой надежды на награду, то было бы более чем достаточно знать, что посредством ее мы можем узнать, с какой совершенной справедливостью этот мир управляется. Каждая страница истории по этому поводу произносит нам проповедь. Среди всех их нет более поучительной, с более глубокой моралью, чем дело Римской церкви. Божественный закон воздаяния никогда не был так поразительно выявлен, как в том факте, что своим собственным деянием она лишила себя единственного, доступного ей ключа к ее собственным религиозным тайнам. Предположение Годфри Хиггинса, что Римская церковь владеет двумя учениями: одним — для масс, и другим — эзотерическим — для «совершенных» или посвященных, как в древних мистериях, кажется нам необоснованным и довольно фантастичным. Она утеряла ключ, — мы повторяем; иначе никакая земная власть не могла бы ее опрокинуть; и за исключением поверхностного знания способов творить «чудеса», ее духовенство никоим образом не может сравняться по мудрости с иерофантами старины.
Сжиганием письменных трудов теургов; преследованием тех, кто любили исследования их; заклеймением всей магии клеймом демонолатрии — Рим оставил свое экзотерическое богослужение и Библию беспомощно открытыми для насмешек каждого свободномыслящего, и свои половые эмблемы отождествленными с грубостью; и невольно содействовал тому, что его священнослужители обратились в магов и даже в колдунов в их изгнании бесов, что есть ничто иное, как некромантические вызывания.
Таким образом возмездие, путем изысканного применения божественного закона, настигло это построение жестокости, несправедливости и ханжества через его собственные самоубийственные деяния.
Истинная философия и божественная истина — термины обратимые. Религия, которая боится света, не может быть религией, обоснованной на истине или на философии, следовательно — она должна быть ложной. Древние мистерии были тайными только для профанов, которых иерофант никогда не искал и не принял бы в качестве прозелитов; посвященным же мистерии объяснялись, как только последняя завеса была удалена. Никакой ум, подобный уму Пифагора или Платона, не удовлетворился бы такой необъяснимой и непостижимой тайной, как христианский догмат. Может существовать только одна истина, ибо две малые истины по одному и тому же предмету могут образовать только одну великую ошибку. Среди тысяч экзотерических или популярных, противоречащих религий, которые размножились с тех дней, когда первые люди стали способными к обмену идеями, не было ни одной нации, ни одного народа, ни самого жалкого племени, который не верил бы по-своему в незримого Бога, первопричину неошибающихся и ненарушимых законов, и в бессмертие нашего духа. Никакое вероучение, никакая ложная философия, никакие религиозные преувеличения никогда не могли вытравить этого чувствования. Следовательно, оно должно быть обосновано на абсолютной истине. С другой стороны, каждая из этих бесчисленных религий и религиозных сект рассматривает божество по-своему; и, приписывая этому неизвестному свои собственные домыслы, она навязывает эти чисто человеческие продукты разгоряченного воображения невежественным массам и называет их «откровениями». Так как догматы каждой религии и секты часто в корне расходятся, они не могут быть истинными. А если они не истинны, то что они такое?
«Величайшим проклятием для народа», — говорит д-р Инман, — «является не плохая религия, но форма верования, которая не допускает мужественного исследования. Я не знаю ни одной, находящейся под властью жрецов нации древности, которая не пала бы под мечами тех, кому не было дела до иерархов… Величайшая опасность, которой следует опасаться, происходит от тех духовных лиц, которые подмигивают на порок и поощряют его в качестве средства, которым они могут приобрести власть над своими почитателями. До тех пор, пока каждый человек будет относиться к другим людям так, как он хотел бы, чтобы другие люди относились к нему, и никому не позволит вмешиваться между ним и его Творцом, — все будет хорошо в этом мире» [424, предисловие, с. 34].
Глава III
Секты ранних христиан
«КОРОЛЬ. — Давайте разберем все по порядку».
«Конец — делу венец», акт V, сцена 3.«Он тот Единый, сам-себя-создавший, Создатель сущего всего.
Во всем Он Сам Себя являет; нет смертного, кто ВИДЕЛ БЫ ЕГО,
Тогда как САМ ОН видит все!»
