– Не читал, – признался Мамонов. – Но слышал. Кажется, по телевизору говорили. Да?
Мышкин удивился, но вида не подал.
– Кажется, да – говорили. Точно говорили! – подтвердил он. – Но не все. Про меня пока нельзя говорить: военно-государственная тайна.
– Значит, и ты участвуешь… – с уважением сказал Мамоновы. – Не страшно?
– Это им должно быть страшно, – презрительно ответил Мышкин. – Тем, кто станет у меня на пути.
– Испанок не испугаешь?
– Наоборот, предложу тоже поучаствовать. Причем, официально. У меня полномочия от Академии наук. И от министра обороны.
– А государственная тайна? – не поверил Мамонов. – Они вроде бы до сих пор иностранки. И ты вроде только девчонке своей их показать хотел.
– Как ты же быстро втерся в мое доверие! – огорчился Мышкин. – В два счета из меня главный секрет вытащил. Теперь хоть ты не выдавай меня, – попросил он. – А то ведь посадят. На радость Путину. Не везет ему, бедняге с иностранными шпионами. Кого поймает, сразу выпускать приходиться.
– За кого меня принимаешь? – нахмурился Мамонов. – Зачем тогда вообще говорил? Я тебя за язык не тянул.
– В тебе, Женя, я всегда уверен. Знаю, что не выдашь. Все, бегу!
Концерт шел полчаса, сорок минут, пятьдесят. Мышкин встревожился: испанки так и не появлялись. В одиночку Лещенко снимал аплодисменты неувядающим комсомольским баритоном. Мышкин растерянно осматривался, ерзал в кресле, нетерпеливо покашливал. Глянул искоса на Марину. Она спокойно смотрела на сцену и время от времени неторопливо, чуть слышно аплодировала.
Зажегся тусклый свет. Она посмотрела на него вопросительно.
– Будут! – нервно сказал он. – Вот сейчас, после антракта, и будут.
– Они тебе, конечно, пообещали?
– Почти, – скромно признался Мышкин.
– Что значит «почти»?
– Я у Мамонова встретил их русского импресарио. Испаночки прислали его ко мне с просьбой.
– Кто-кто прислал? – удивилась Марина.
– Мария Мендиола и Мариса Перес.
– С просьбой? К тебе?
– С просьбой. Ко мне.
– О чем же они тебя просят? Секрет? – усмехнулась она.
– Лично от тебя – никакого секрета, – великодушно заявил Мышкин. – Испаночки очень просят меня – подчеркиваю: именно меня! – зайти к ним после концерта в уборную, сиречь в гримерную. Давненько не виделись. Соскучились. Это и есть мой главный сюрприз. Познакомишься, поболтаем о том, о сем…
Она покачала головой, но ничего не сказала.
Во втором отделении испанки появились.
– Обещал я тебе? – шепнул Мышкин, торжествуя.
Вывел испанок на сцену Лещенко. Вернее, они его вывели, вцепившись с двух сторон в его локти, согнутые бубликами, – точно как на плакате. На сцену обрушилась шквальная волна аплодисментов.
– Ну вот, – загремел Лещенко в микрофон, обращаясь к испанкам. – Что я вам, девчонки, говорил? А говорил я, что вас в России любят по-прежнему и хорошо помнят… А почему помнят и любят? А потому что в музыке и в танце русские такие же, как испанцы! Видите, – спохватился он, – я уже стихами… Итак! – и загремел, заглушая рукоплескания. – Итак!.. итак!.. у нас!.. в гостях!.. всемирно!.. знаменитый!.. дуэт!.. Баккара-а-а-а!
Второй шквал – прямо на «девчонок». Младшей, Марии Мендиоле, как раз исполнилось шестьдесят три. Она ослепительно улыбнулась, точно как в те времена, когда талия у нее была раза в полтора уже. Улыбнулась – и Мышкин словно увидел короткую вспышку света на сцене. Ее партнерша, коренастая, круглоголовая, коротко стриженая, с приклеенной улыбкой, смотрела в зал базедовыми глазами и близоруко прищуривалась.
– Мария! – кивнул Лещенко направо.
Аплодисменты.
– Мариса! – кивнул налево.
Аплодисменты пожиже.
– Они поют и танцуют. Не разучились! Это я вам обещаю. Смотрите сами.
Он животом набрал воздуха, нажал кнопку дистанционного микрофона. Из динамиков, каждый величиной с комод, вырвались первые такты фонограммы. Лещенко щелкнул пальцами и запел про девушку, которая не дает ему:
Ни минуты покоя.
Ни секунды покоя.
Что же это такое?
Что же это такое?
И случилось то, чего никто не ожидал. Испанки подхватили рефрен:
Штьё ши эта тикойа?
Штьё ши эта тикойа?
Причем Мария адресовала свой вопрос в зал всем зрителям, а Мариса – одному Лещенко: прижалась к нему и два раза ласково дернула его за ухо.
Когда затихли аплодисменты, Мария Мендиола сделала шаг к авансцене и решительно заявила:
– И ми ишо больши руски ясык снати: Горбатшоф, водка, пиристиройка, Эльцин – наш Аль Каш! Путьин навьечно, не умирьот ньикогда!
Публика завыла, завизжала, зарыдала. Даже прожектора у Мамонова погасли, но через секунду вспыхнули снова.
Потом Лещенко запел что-то свое, испанки не пели, но экономно водили в стороны и вверх руками. Попытались изобразить танец, но прекратили: обеим явно мешал собственный вес.
– Сколько же им лет? – задумчиво спросила Марина.
– Сто двадцать на двоих, думаю, есть.
– А сами-то будут петь?
Испанки, конечно, ее услышали. Тут же затянули свой знаменитый хит «Yes, sir, I can booggie», который когда-то за два дня принес дуэту «Баккара» мировую славу. Мария пела скромно, а Мариса почему-то козыряла на каждом «Yes, sir» по-американски, прикладывая ладонь к «пустой» голове.
Потом пошли «Я настоящая леди», «Мое сердечко», «Когда-нибудь в раю»… В динамиках Мышкин хорошо различал голоса Марии Мендиолы и отсутствующей здесь Майте Матеос. И еще он с грустью подумал, что больше никогда не пойдет на концерты состарившихся звезд. Две располневшие от возраста, усталые от жизни испанские тетки двигались на сцене неуверенно, с опаской, водили туда-сюда руками, тронутыми морщинами и слегка подагрой. Вдруг Мария, видно, вспомнила, какой великолепной она была танцовщицей, и попыталась сделать пируэт. Мышкин в испуге зажмурился, а когда открыл глаза, облегченно вздохнул: Мендиола все-таки удержалась на ногах. Больше она не вертелась.
Грустно стало Дмитрию Евграфовичу. Испанки лишний раз напомнили: самое непоправимое в человеческой жизни то, что она проходит сумасшедше быстро и исчезает навсегда. «Верно заметил секретарь Папы римского Кржиштоф Занусси: жизнь есть смертельная болезнь, передаваемая половым путем, – подумал он. – Хотя не самая благочестивая мысль для профессионального католика».
Чуть оживился Дмитрий Евграфович, когда шестидесятилетние девчонки исполнили «Бамбу», естественно, на испанском, но пели они открытыми, горловыми голосами, с визгом и подвыванием, – точно так поют частушки русские деревенские девки и бабы. В рефрене «О, arriba, arriba» Мария зажигательно взвизгнула, публика подхватила, а Мариса неожиданно пустила петуха [29] . Но фонограмма вертелась исправно, и короткого вопля ее сорванного голоса, кажется, никто не заметил, кроме Мышкина и Марии Мендиолы: на ее лице промелькнул секундный ужас.
Когда их стали вызывать на комплимент, Мышкин подхватил Марину под локоть, и они поспешили в осветительскую.
У Мамонова сидел парень лет тридцати, совершенно лысый, коренастый и чудовищно толстый. Если росту в нем было метра полтора, то вширь – все два. «Два центнера, не меньше, на себе таскает, – отметил Мышкин. – Живая иллюстрация для учебника патологии».
– Они? – мрачно спросил толстяк Мамонова.
Тот кивнул.
– Веня, – представился толстяк. – Прошу следовать за мной.
– Предупреждаю, Вениамин! Даже не вздумай!.. – с угрозой сказал ему Мамонов. – Иначе я лишу тебя своей доброты и щедрости.
– Ладно уж, – бросил тот уже на ходу, не оборачиваясь. – Сами разберемся.
– Где гримерная, знаете? – спросил он Мышкина в вестибюле.
– Если тут ничего не изменилось…
– Ничего не изменилось. На своем месте гримерная. Найдете?
– Найдем.
– Тогда, – он посмотрел на свой «ролекс», – встречаемся там ровно через двадцать пять минут. Ни секундой позже.
Когда они добрались до гримерной, Веня их ждал. Дверь гримерной была приоткрыта, у порога стояли санитарные носилки на колесах, заваленные цветами.
– Пятьсот баксов, – неожиданно потребовал Веня. – Лучше прямо сейчас. Для простоты. И для удобства.
– Что-то не понял тебя, красавчик, – удивился Мышкин. На самом деле, он все понял.
– Такие мероприятия имеют свою цену… – начал Веня, но Мышкин схватил его за локоть и торопливо отвел в сторону.
– Ты что лепишь, Веня? – прошипел он. – Какие баксы? Ты хоть представляешь, кто эта дама со мной? Тебе Мамонов сказал? Предупредил?
– А что? – насторожился Веня. – Кто? Не знаю. Не сказал.
– И кто такой президент Путин, тоже не знаешь? Между прочим, подполковник КГБ.
– Что с того? Президентов у нас, как собак нерезаных, – хохотнул Веня. – И все в Москве.
– А кто такой Борис Абрамович Березовский, тоже не знаешь? Отвечай немедленно!
– Ну как же: БАБ есть БАБ, – уважительно сбавил тон Веня.
– Вот видишь! – упрекнул его Мышкин. – А ты – баксы, шмаксы… Мамонову скажу. Портишь мне парамедицинское государственно-дипломатическое мероприятие. Министр иностранных дел тоже будет недоволен, если узнает. И обязательно доложит Борису Абрамовичу. Прямо в Лондон. И тогда никто тебе не позавидует! В первую очередь, я.
