Тот покоился на одной из покрытых коралловым песком проплешин, похожий на неведомое морское чудище: зеленый, приземистый, свободные концы веревок шевелятся в воде, будто щупальца.
Я присел рядом, и орды крошечных рыбок в зебристую черно-золотую полоску собрались вокруг в таком количестве, что какое-то время я разгонял их, выдувая пузыри и страшно размахивая руками, и только после этого сумел приступить к делу.
Отцепил от пояса нейлоновый трос, несколькими полуштыками крепко привязал один конец к свертку и стал медленно подниматься, не забывая стравливать линь. Вынырнув в тридцати футах за кормой «Танцующей», я подплыл к лестнице, взобрался на кокпит и привязал второй конец троса к подлокотнику рыбацкого кресла.
– Что нашел? – взволнованно спросила Шерри.
– Пока не знаю, – ответил я.
Я устоял перед искушением вскрыть сверток на дне. Хотел полюбоваться на выражение ее лица, когда буду разворачивать брезент. Решил, что оно того стоит.
Снял акваланг, гидрокостюм и, прополоскав все в чистой воде, аккуратно убрал на место. Мне хотелось подольше пощекотать ей нервишки.
– Черт возьми, Гарри, ну давай уже поднимать! – наконец, взорвалась она.
В тот, первый раз мне, бессильному, показалось, что сверток тяжелее всего мироздания. Теперь же я встал у планшира, собрался с силами и начал выбирать линь. Да, вещица оказалась увесистой, но не до невозможности. Я сматывал мокрый трос, работая запястьями на манер ловцов тунца.
Промокший зеленый брезент, исходя каскадами воды, вырвался на поверхность. Я перегнулся через борт, ухватился за узловатую веревку и рывком вытащил сверток из океана – он по-металлически грузно звякнул о деревянную палубу кокпита.
– Открывай! – нетерпеливо скомандовала Шерри.
– Слушаюсь, мэм, – отозвался я, вытащил из поясных ножен бритвенно-острый разделочный нож и рассек веревки, потратив на каждую не больше одного движения.
Отбросил в сторону задубелый складчатый брезент, и Шерри энергично подалась вперед. Я следил за ее лицом. Она узнала этот предмет, узнала раньше меня, и алчный уголек вспыхнул пламенем торжества, но ликование тут же скрылось за пеленой нерешительности: дескать, ничего не понимаю…
Отлично сыграно. Она была талантливой актрисой. Не будь я внимателен, непременно пропустил бы столь быстротечную смену эмоций.
Я опустил глаза на непритязательный предмет, уже ставший причиной трех смертей и одного тяжелого ранения, – удивился и озадачился, и на меня нахлынуло горькое разочарование, – я ожидал увидеть что угодно, но только не это.
Нижняя половина предмета оказалась изъедена, словно ее обработали пескоструйным аппаратом, выставив напоказ глубоко травленную яркую бронзу, а верхняя осталась нетронута, но сильно потускнела от толстослойного налета зеленоватой патины – вся, кроме проушины для цепи, под которой из-под ржавчины отчетливо проступал образ геральдического нашлемника или его части, а также буквы девиза, исполненные в пышном старомодном стиле. Фрагментарная надпись почти целиком ушла под ломаную линию, ниже которой сохранился лишь яркий изъеденный металл.
Это была массивная бронзовая рында, цельнолитой судовой колокол, весивший, наверное, под сотню фунтов, с рифленым куполом головы и широким конусом устья.
Я с любопытством перевернул его. Язык сильно проржавел, а вся внутренняя поверхность была инкрустирована морскими уточками и прочими моллюсками. Меня заинтриговал коррозионный узор, и я вдруг понял, почему он именно такой, ведь я видел, что бывает с металлическими предметами, долго пролежавшими на дне океана. Колокол наполовину ушел в песчаное дно, наружную поверхность истерзали приливы и отливы Артиллерийского пролома, а мельчайшие коралловые песчинки стерли четверть дюйма меди – но нижняя его часть неплохо сохранилась, и я взялся изучать остатки надписи:
В Я… З…
Хотя насчет первой литеры полной уверенности не было: то ли «В», то ли что-то другое. Сразу за ней – идеально уцелевшая «Я», потом пустота и «З» в полной сохранности, а остальные буквы смыло временем.
Я снова заглянул внутрь колокола и разглядел неплохо сохранившийся замысловатый герб: два зверя – наверное, львы – стоят на задних лапах, а в передних держат щит, над которым изображен рыцарский шлем. Образ показался мне смутно знакомым. Где же я его видел?
Опустившись с цыпочек на пятки, я взглянул на Шерри Норт. Она тут же отвела глаза.
– Странное дело… – задумчиво молвил я. – Реактивный самолет, а на носу у него болтается здоровенный медный колокол…
– Ничего не понимаю, – покачала головой она.
– Я тоже. – Я встал, сходил в кают-компанию за чирутой, закурил и уселся в рыбацкое кресло. – Итак, давай выслушаем твою версию.
– Нет у меня никаких версий, Гарри. Честное слово.
– Значит, придется гадать, – предложил я. – Что ж, начну с самого смелого предположения. – (Она сразу отвернулась к релингу.) – Реактивный самолет превратился в тыкву. Что скажешь?
– Гарри, мне нездоровится. – Она обернулась ко мне. – По-моему, меня сейчас стошнит.
– И чем я могу помочь?
– Отвези меня на остров.
– Я подумывал нырнуть еще разок. Осмотреться…
– Нет, – тут же сказала она. – Прошу, не сейчас. Мне совсем нехорошо. Отвези меня домой. При необходимости всегда можно вернуться.
Я поискал у нее на лице хоть какие-то признаки недуга, но Шерри могла бы сниматься в рекламе здорового питания.
– Ладно, – согласился я. В новом погружении не было смысла, но она об этом не знала. – Дома попробуем что-нибудь придумать.
Я стал заворачивать медный колокол в брезент.
– Что ты хочешь с ним сделать? – встревожилась она.
– Положу на место, – объяснил я. – У меня нет ни малейшего желания везти его на Сент-Мэри и продавать на рынке. Ты же сама сказала, что всегда можно вернуться.
– Да, – тут же согласилась она. – Ты совершенно прав.
Я бросил сверток за борт и ушел поднимать якорь.
По пути домой оказалось, что меня раздражает присутствие Шерри Норт на мостике. Мне надо было как следует подумать, поэтому я отправил ее вниз сварить кофе.
– Покрепче, – наказал я, – и четыре ложки сахара. Поможет тебе справиться с морской болезнью.
Она ушла, но пару минут спустя опять возникла на мостике и пожаловалась:
– Плитка не зажигается.
– Сперва надо открыть газовые баллоны. – Я объяснил, где вентиль. – А как закончишь, обязательно закрой, иначе катер превратится в бомбу.
Кофе у нее получился паршивый.
Лишь вечером я пришвартовался в Гранд-Харборе, а когда высадил Шерри у дверей гостиницы, было уже темно. Она даже не пригласила меня заглянуть на стаканчик, просто поцеловала в щеку и сказала:
– Дорогой, сегодня я хочу побыть одна. Так устала, что сразу лягу. Все обдумаю, а когда мне полегчает, составим подробный план.
– Завтра за тобой заеду. Во сколько?
– Нет, – ответила она, – встретимся у катера. Пораньше. В восемь утра. Жди меня, и мы обсудим все с глазу на глаз. И чтобы больше никого, договорились?
– В восемь «Танцующая» будет у причала, –
