Вытащив ее из разъема, я потянулась, спина у меня затекла не на шутку. Пора, пожалуй, навестить Фэй Хуанга и выяснить, когда он сумеет вернуться на борт. Я отправилась на поиски медсестры, заботам которой Лицкявичус перепоручил китайца. С трудом, но я все же наконец обнаружила ее в одной из забитых до отказа палат. Вернее, и палатой-то ее назвать было нельзя – так, масса коек, разгороженных простынями. Самым страшным из увиденного мной оказался закуток, в котором размещался большой кювез, где одновременно находились десять, а то и двенадцать младенцев. Плотно «утрамбованные», тесно прижатые друг к другу, они напоминали кильки в банке. Не самое корректное сравнение, конечно, но именно оно пришло мне на ум при взгляде на переполненную до отказа «кровать для новорожденных»! Видимо, это была родильная палата, так как, помимо детей, там лежали или сидели на койках только женщины. Медсестра увидела меня, подошла. К несчастью, она не говорила по-английски, но поняла, что я интересуюсь своим приятелем, и знаком предложила последовать за ней. Дойдя до палаты в конце коридора, египтянка указала на нее рукой и растворилась в толпе. Здесь, как и повсюду в больнице, оказалось полным-полно народу – правда, на этот раз я увидела только мужчин. Те, кто был в сознании, с интересом воззрились на меня. Ощущая всей кожей их пристальные взгляды, я, с трудом преодолевая смущение, осмотрелась, но нигде не увидела Фэй Хуанга. Я уже собиралась было вновь пуститься на поиски медсестры – возможно, она перепутала палату? – как вдруг кто-то крепко схватил меня за локоть.
– Вот вы где! Ни на минуту нельзя оставить вас одну – тут же найдете приключения себе на голову!
Лицкявичус появился как нельзя кстати.
– Я потеряла своего приятеля! Сестра привела меня к палате, где разместила его, а он...
– Судя по тому, что вы о нем рассказали, – прервал меня Лицкявичус, – этот парень прекрасно способен о себе позаботиться. Думаю, он почувствовал себя лучше и смылся. Это даже к лучшему: теперь ничто не вынуждает вас вернуться на корабль, и вы можете остаться.
Почему он так упорно на этом настаивает – неужели и вправду переживает из-за меня? С тех пор как бывший начальник исчез из моей жизни, мне стало гораздо спокойнее. Не знаю почему, но Лицкявичус всегда действовал на меня удивительным образом: я немного побаивалась его и страшно хотела доказать ему свою состоятельность – как врач и как сотрудник ОМР. Он восхищал меня, порою раздражал и постоянно заставлял чувствовать себя ничтожной и маленькой. В самом начале нашего знакомства он дал мне понять, что я, как существо женского пола, не слишком достойна того, чтобы воспринимать меня всерьез. Со временем наши отношения изменились, но я до сих пор не знала, удалось ли мне завоевать его уважение или он просто смирился с моим существованием, как с неким неизбежным злом? С некоторых пор я с удивлением осознала, что в присутствии Лицкявичуса у меня потеют ладони. Я старалась не смотреть ему в лицо, потому что мне казалось, что взгляд его прозрачно-голубых глаз пронзает меня насквозь и он видит самую суть моих чувств и скрытых эмоций. Кому понравится, если человек читает тебя, как открытую книгу?
– Не могу, Андрей Эдуардович, – сказала я упрямо, глядя на стенку.
– Из-за Еленина? Да забудьте вы о нем, в самом деле, отдайте как-нибудь ему эту чертову флешку, и дело с концом! Сейчас у вас еще есть возможность избежать опасности, а вернувшись на корабль, вы снова окажетесь во враждебном окружении...
– Ну почему же во враждебном? – перебила я. – Большинство людей на «Панацее» – весьма уважаемые врачи, которые...
– Которые занимаются непонятно чем и, вполне вероятно, нарушают все возможные законы!
– Это пока что еще не доказано! – возразила я.
– Вы не спрашивали себя, почему он сбежал? – словно не слыша меня, продолжал Лицкявичус.
– Я почти ничего ему не рассказала!
– И вы думаете, что вас не заставят рассказать больше? Послушайте, Агния Кирилловна. На правах вашего начальника...
– Бывшего начальника! – вставила я.
– Ну, пусть – бывшего, – согласился он. – На этих самых правах я не отпускаю вас к волку в пасть! Возможно, вы считаете, что дело, порученное вам, чем-то сходно с тем, чем обычно занимался наш ОМР? Так вот, спешу вас разочаровать: это не так! Интерпол – своеобразная организация, они не принимают людей со стороны, но вполне могут позволить себе использовать чужака, если это необходимо. Они ничего никому не объясняют, однако «качают» из вас сведения, которых не получили бы иным путем. В случае чего вас бросят на произвол судьбы и потом ни разу об этом и не вспомнят! Ваш Еленин, как я понимаю, ведет какие-то хитрые политические игры. Вы полагаете, что знаете, что вы делаете, но на самом деле это не так: вы только думаете, что знаете!
– Еленин был против того, чтобы я высаживалась в Шарме! – попыталась я возразить.
– Неужели? Допускаю, но вовсе не потому, что он боялся за вашу безопасность. Просто ему зачем-то позарез необходимо ваше постоянное присутствие на борту. Еленину нужны глаза и уши на «Панацее», но вы даже не представляете, что и кого именно он вынюхивает, верно? Эти разговоры о пропавших – в пользу бедных, просто крючок, на который вас поймали. Еленин что-то ищет, что-то очень важное, но вам он правды не сообщает, и это должно убедить вас в моей правоте. Вы останетесь здесь, со мной, и поможете мне. При первой же возможности я отправлю вас домой. Ясно?
– Ясно, – кивнула я.
– Вот и отлично!
Лицкявичус обрадовался, что так легко заставил меня передумать.
– Сейчас я найду для вас местечко, а жить вы будете в отеле рядом с больницей – все иностранные врачи там останавливаются. Пока что отправляйтесь-ка в ординаторскую и подождите меня там.
Как только Лицкявичус удалился, я кинулась к сестринскому посту. К счастью, толпа, осаждавшая его несколько часов тому назад, немного рассосалась, и я спросила у сотрудницы, говорит ли она по-английски. Она, кивнув, объяснила мне, где можно взять такси – стоянка располагалась в паре сотен метров от больницы. Правда, женщина предупредила меня, что на улицах еще опасно находиться, да и водители предпочитают отсиживаться по домам, опасаясь за свой транспорт, да и, что уж греха таить, за собственные жизни! Митингующие, обнищавшие до такой степени, что решились наконец на свержение опостылевшей им власти, считали таксистов едва ли не буржуями, так как они имели пусть и небольшой, но стабильный доход и жили относительно лучше других.
Выйдя на улицу, я сразу почувствовала, что моя уверенность в собственных силах куда-то испарилась. Однако мне следовало поторопиться, пока еще есть надежда добраться до порта засветло, и я засеменила в направлении, указанном мне женщиной, то и дело озираясь по сторонам. На стоянке обнаружились две одинокие машины. Водители курили чуть поодаль и, завидев клиента, наперегонки кинулись мне навстречу. Победил тот, кто был помоложе коллеги.
Порт казался обезлюдевшим, и я пережила несколько крайне неприятных минут, пытаясь отыскать причал, где стоял катер с «Панацеи». В очередной раз он должен был отправиться обратно только через полтора часа. В данный момент производилась погрузка, и я, не желая болтаться под ногами у грузчиков, отправилась побродить по окрестностям. Странно, но теперь порт уже не казался мне таким враждебным, словно я вошла в прихожую собственной квартиры и мне оставалось лишь открыть дверь в гостиную. Я размышляла о множестве вещей одновременно. Почему Фэй Хуанг сбежал из больницы, не дождавшись меня? Может, Лицкявичус прав и китаец мне вовсе не друг и соратник, а враг и предатель? Что, если на корабле меня уже поджидают люди, намеревавшиеся убить (и, возможно, убившие-таки!) Петера Ван Хасселя?
Выйдя с территории порта, я увидела неподалеку, на возвышении, обшарпанное здание, мимо которого проезжала в такси по пути сюда. Кажется, это какая-то местная забегаловка, и это весьма кстати: кебаб Лицкявичуса немного утолил мой голод, но я вновь слышала урчание в желудке, явно намекавшем, что пора бы в него что-нибудь еще закинуть. Так как времени до отправки было достаточно, я решила зайти туда и перекусить. Внутри не было ни души, толстый бородатый хозяин заметно обрадовался появлению клиентки и бурно поприветствовал меня на смеси нескольких европейских языков. Меню было не слишком шикарным, но меня это не волновало. В ожидании заказа я вернулась к своим размышлениям. Не стоило ли мне послушаться бывшего начальника и остаться с ним, в безопасности? И почему я убежала, не предупредив его? Я, конечно, по натуре авантюристка, но безрассудство – вовсе не моя главная отличительная черта. И тут мне вдруг пришел в голову самый простой ответ: я струсила:! И, поняв это, я испугалась еще больше. Видимо, я подсознательно считала для себя опасным находиться поблизости от Лицкявичуса. И опасалась я, разумеется, вовсе не его, а себя, вернее, своей реакции на него. Самое ужасное, что и его отношение ко мне тоже заметно изменилось, я предпочла бы прежнее холодное обращение, сарказм, подколки и откровенный шовинизм. Пока Лицкявичус избегал тесного общения, я чувствовала себя спокойно и уверенно, споря с ним. Теперь, когда мы стали почти что друзьями, я получила возможность узнать его гораздо лучше. Ситуация с его болезнью и с Толмачевым, пришедшим на место старого начальника, только все усложнила. Я без конца повторяла себе, что люблю Шилова. Это правда, я очень люблю мужа, потому что он прекрасный, неравнодушный, добрый и честный человек. Разумеется, у него есть свои недостатки – а кто, скажите, без греха? В любом случае, у Лицкявичуса их гораздо больше, но с некоторых пор каждый раз, как мне выпадал случай пообщаться с бывшим шефом, я отчего-то испытывала чувство вины перед Олегом.
