Из сбивчивого рассказа американца, постоянно соскальзывавшего в разговоре на какие-то посторонние воспоминания, геолог уловил одно: кличку – или титул «ведьмы» – филиппинка Тала заработала кровью. Чужой кровью. Потому что те, кто не следовал ее предупреждениям, умирали.
– Этипроклятыептицы… Поэртена звал их «экек», птицы-люди. Или «ханту» – бесы. Ханту сводят людей с ума, прежде чем убить. Пожирают души. Назовите меня скверным христианином, если хотите, но я видел, как матросы, которые не боялись ни Бога, ни черта, ни большой волны, бледнели и принимались молиться, заслышав крик птицы-демона. Они красиво кричат. Словно поют.
Филиппинская ведьма неким странным чутьем предсказывала поведение хищников. Кое-кто – Поертена в их числе – божился, будто она понимает язык лесных бесов, или что там сходит у них за наречие. Рэндольф не верил в птичий язык, но твари, несомненно, каким-то образом общались между собой. И Тале удавалось вклиниться в их общение: уловить смысл поданных сигналов, а порой – изобразить пронзительный щебет так убедительно, что тварей это сбивало с толку.
За проведенные в Геенне месяцы это умение не раз спасало выживших. Казалось естественным, учитывая человеческую природу, что друзей это филиппинке не добавило. Поэртена в разговоре со старпомом несколько раз упоминал, что с удовольствием отдал бы ведьму на растерзание «ее любимым бесам», если бы не боялся, что твари отомстят. Лагерь пережил одну осаду; вторая оказалась бы роковой.
Были у ведьмы и другие таланты. Она лучше всех остальных женщин ставила силки на мелкую дичь – колючих ящериц и странных, уродливых крыс. А однажды, перебудив вскоре после заката весь лагерь, заставила всех выйти из ущелья – незадолго до того, как встряхнулась и проворчала что-то беспокойная земля. К счастью, сотрясение не обрушило убежища команды «Фальконета», но после того случая даже самые болтливые борцы с нечистью прикусили языки. Мало ли что за несчастье сможет предсказать асванг Тала в следующий раз. Даже если кое-кто и нашептывал вполголоса, что ведьма не предугадывает беды, а притягивает их.
Рэндольф прервался внезапно: просто заснул на полуслове, нелепо запрокинув голову. Мушкетов несколько минут смотрел на американца, потом уложил спящего поудобнее и вышел из лазарета.
Тала стояла в одиночестве на том же месте, где геолог встретил ее несколькими часами раньше. Можно было подумать, что она не покидала палубы.
– Мисс Тала… – неловко начал молодой человек и запнулся, вспомнив, что даже не спросил у старпома, как ее фамилия. Уж, наверное, тот за месяцы невольного заключения в Геенне накрепко затвердил имена всех выживших. – Я говорил с мистером Рэндольфом…
– Кэп Рэндольп не верит в панку-кулам. – Филиппинка усмехнулась одними уголками губ. – Американцам не положено верить в колдовство.
– Он сказал, что вы много знаете о злых птицах. Которых Поертена зовет «экек».
– Не «знаю», – поправила Тала. – Чую.
– Расскажите мне о них, – попросил Мушкетов. – Мне надо знать.
– Мне кажется, – проговорил Никольский с сомнением, – или они притащили с собой пулемет?
Обручев прищурился.
– Не кажется. В некотором смысле это… подтверждает вчерашний рассказ капитана Нергера. С местной фауной господа германцы определенно знакомы.
– Вряд ли пулеметом можно остановить стимфалид, – усомнился зоолог. – Они, по вашему рассказу, слишком быстрые.
Обручев пожал плечами.
– Если выпустить достаточно пуль, хоть одна да найдет цель, – ответил он. – Англичане в Трансваале очень наглядно это доказали. Как там ваше подопечное?
– Катя? Катя изволит жрать, – сообщил Никольский. – Поразительно прожорливая скотина. Впрочем, при ее размерах…
Геолог подавился воздухом.
– Почему Катя?
– Потому что весьма напоминает мифического катоблепа. Так я ее и назвал.
– Вам не кажется, Александр Михайлович, что мы злоупотребляем мифологией? – спросил Обручев рассеянно. – Стимфалиды, катоблепасы…
Никольский пожал плечами.
– Традиция, – отозвался он. – Вас же не смущают жуки-голиафы и ящерицы-василиски? Не говоря уже о лемурах. Не то, – добавил он, – чтобы мы могли поинтересоваться у туземцев, как называют они то или иное животное.
Геолог отмахнулся.
– Собственно, я не об этом хотел поговорить. Нам с вами придется отправиться в экспедицию вместе.
Никольский молча поднял брови.
– Охотничью, – пояснил Обручев. – Павла Евграфовича придется оставить в лагере… хотя бы ради того, чтобы господин Злобин не вставал.
Зоолог поморщился. Вверенный его попечению пациент оказался несговорчив: порывался, наплевав на рекомендации врача-дилетанта, встать и мужественно исполнять служебные обязанности. Приходилось его укладывать силой – к счастью, от ран моряк сильно ослабел, и в попытках вылечить его не приходилось калечить.
– Кроме того, с немецким у него скверно, – дипломатично добавил геолог. – Из моряков я собираюсь взять с собой комендора Черникова… и, пожалуй, матроса Скрипко, он посмышленей будет.
– Уже не первый день собираюсь выбраться из лагеря, – отозвался Никольский, жадно вглядываясь в горизонт. – Стыдно будет сказать: я вскрывал динозавров двух разновидностей и не видел живого ни одного из них. Когда выходим? Мне надо собрать сумку…
– А вот когда наши гости выгрузятся. – Обручев махнул рукой в сторону немецкой шлюпки.
– А они тут при чем? – изумился зоолог.
Геолог подозрительно покосился на него. Ему не верилось, чтобы человек достаточно умный, чтобы стать профессором зоологии, мог сохранить подобную аполитичную наивность.
– Не хочу оставлять их без присмотра, – пояснил он. – Мы должны поддерживать иллюзию, будто берег сей принадлежит нам давно, прочно и правомочно. В частности – иллюзию, будто мы гораздо подробнее знакомы с местностью, чем на самом деле. Не уверен, что могу это кому-то поручить. Поэтому – Черников и Скрипко, которые не говорят по-немецки. И мы с вами. И, Александр Михайлович, если я начну говорить что-то, на ваш взгляд, несообразное… не удивляйтесь и подыгрывайте.
Двумя днями раньше
Случайно или нарочно было выбрано место для инструктажа десантной партии – Нергер знать не мог, но подозревал, что без умысла не обошлось. Очень уж отчетливо был слышен в капитанской каюте голос майора.
– …от прочих африканских зверей, на которых мне доводилось охотиться, крокодил отличался невероятной живучестью. Только попавшая в мозг пуля способна уложить его на месте. Попадание в любую другую точку приводит к тому, что животное скрывается в воде или, – говоривший сделал паузу, – бросается на охотника. Поэтому…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
