Все, что связано с моим отцом, несколько необычно. Хочется об этом рассказать. Мне было полтора года, когда родители мои разошлись и мама с маленькими детьми (я и брат, старше меня тремя годами) уехала в Киев, поступила на работу и самостоятельно вырастила нас, дав трудовое суровое воспитание, за что я ей очень благодарна. Первый раз отец приехал, когда мне было года четыре. Ночью мама меня осторожно разбудила, вынесла в столовую и поставила на стул.
— Посмотри, кто приехал, узнаешь? — спросила мама. Я с трудом разлепила глаза, увидела небольшую острую бородку и знакомые добрые карие глаза, после чего мои глаза снова закрылись, я счастливо улыбнулась и протянула руки с возгласом:
— Папа!
Он целовал меня, что-то говорил, я бормотала в ответ неразборчиво плохо повинующимся языком, так и уснула на его руках. А утром папы уже не было. Я удивилась, но не скучала, так было, казалось, и быть должно. Прошли годы. Как-то, когда мне было почти девять лет, мы с братом жили у маминой приятельницы на даче под Киевом. По воскресеньям к нам приезжала мама. Она к тому времени уже вышла замуж и работала. Приехав однажды, сказала, что в Киев приехал папа, собирается устраиваться на работу, и мы теперь будем часто его видеть, а нынче вечером он приедет сюда, на дачу, чтобы повидать детей. Мало сказать, что я обрадовалась. Меня охватило какое-то страшное волнение, будто от встречи с папой зависела вся моя жизнь. Мама рассказывала, что он особенно любил меня, и я, подрастая и не видя его много лет, платила ему заочной и очень горячей любовью. Вызвалась встречать отца. Брат в это время был нездоров и лежал в постели. Мама отпустила меня с подружкой, высказав сомнение в том, что я узнаю папу, но подробный адрес сообщила и не боялась, что он не найдет дачу. Я была совершенно уверена, что узнаю отца из сотни людей. Не знаю, почему во мне возникла такая ни на чем не обоснованная уверенность.
Пришел дачный поезд. Сошли немногочисленные пассажиры; мужчины были безбородые и либо совсем старые, либо слишком молодые. Раньше мы стояли поодаль, наблюдая за выходящими из вагонов, потом забегали вдоль состава, но никого, даже отдаленно напоминающего папу, не было. Растерянная и молчаливая шла я к дому. Подруга, видя мою пугающую недетскую углубленность в себя, крепко держала меня за руку. Чтобы сократить дорогу, мы вышли на лесную просеку, по обе стороны которой стояли суровые золотистые колонны сосен. Садящееся солнце подрозовило хвою. Просека выливалась в поле, но нам нужно было свернуть вправо. Далеко впереди, на фоне алеющего неба, между темных по сторонам деревьев я увидела удаляющуюся фигуру мужчины с небольшим баулом в руке… Одинокий силуэт на фоне закатного неба… Не знаю почему, без всякой определенной мысли я вырвала у подружки руку и бросилась вперед, вдогонку за человеком. В тот момент я ни о чем не думала, только рос страх, что вот сейчас человек достигнет конца просеки и уйдет в пустоту, куда-то в свет заходящего солнца. Я бежала сколько было сил, не бежала, а летела, мчалась, но я не сопоставляла уходящего с отцом, я просто ЗНАЛА, что НУЖНО его догнать — и все! И я догнала его. Успела рассмотреть чуть сутулящуюся широкую спину, обтянутую выгоревшим на плечах рыжеватым пиджаком, а больше ничего не заметила, обогнала человека и, не глянув даже в лицо, с беззвучным криком — ПАПА — подпрыгнула и повисла у него на шее… И только когда его руки, бросив баул, сомкнулись на моей спине, я посмотрела в лицо его… Я не ошиблась, это не мог быть никто другой! Папа! Знакомые улыбчиво-грустные глаза, бородка…
Как мы пришли домой — не помню, знаю только, что часть дороги он пытался нести меня на руках, но это была непосильная ноша для слабого, голодного человека.
— Как ты меня узнала? Откуда ты взялась?
Не знаю, что я ответила, скорее всего ничего, а только плакала и смеялась, и он тоже.
А потом через три дня я же одна провожала его на вокзал. Папа почти договорился насчет работы (в Дарнице под Киевом); устроившись с работой и квартирой, он обещал приехать в Киев точно ко дню моих именин 30 сентября. В ожидании поезда он сел на пенек, поставил меня между колен; я осторожно расчесывала пальцами его волнистую каштановую бородку — в ней появилось много светлых волосков. Смотрела на его худое желтое лицо, в его незабываемые родные глаза и пыталась отогнать тяжелую тоску, сжимающую сердце.
Мы почти не говорили, папа шептал мне смешные и ласковые слова, а у меня разрывалось сердце от грусти, грусти нелепой и неоправданной, ведь впереди было лучшее, о чем я втайне всегда мечтала: папа теперь будет жить близко, и, когда устроится, я перейду к нему. Об этом не говорил никто, но я так решила и верила, что иначе быть не может.
Подошел поезд. Я не заплакала, но совсем не могла говорить. Папа вскочил уже на ходу на площадку вагона и на мой недоуменный взгляд тихо сказал:
— Я еще без денег, еду зайцем.
До поворота видела его руку, машущую мне… Больше я его никогда не видела.
В начале сентября мы вернулись с дачи в город. Начались занятия в школе. Я ждала терпеливо и молча, считая дни до моих именин. Наконец-то!.. Мама сумела даже испечь сладкий пирог, были чай и конфеты. В голодный 21-й год стол мой казался роскошным. Я сидела с гостями — детьми за маленьким столиком, угощала их, даже улыбалась, но время от времени выбегала в большую широкую переднюю и, уткнувшись в вешалку, всхлипывала. Мама сказала мне, что папа очень занят устройством на работу и вот-вот на днях приедет… Я ждала. Проходили дни… Я ждала и молчала. Как-то мы с братом увидели, что, вынув письмо из почтового ящика, мама спрятала его и не стала читать при нас. А другой раз я застала маму с письмом в руках, и она плакала. На мой тревожный вопрос ответила:
— Я получила известие, что мой дядя заболел. Мы не знали этого «дядю» и не встревожились: потом пришли одна за другой две телеграммы. Мама была очень расстроена, глаза у нее часто были красными. Нам объяснили, что дяде стало плохо совсем. И вот 24 сентября поздно вечером случилось это.
Володя все еще прихварывал; накануне у него поднялась температура, и он не пошел в школу, пролежал день в постели. Я крепко спала. Мама зашла в спальню, прислушалась к нашему дыханию, и, не желая будить детей светом, стала раздеваться в полумраке. Недалеко от окна был уличный фонарь, и света в комнате было достаточно, чтобы раздеться и лечь. Отчим наш был в отъезде. Вдруг брат проснулся и спросил: «Кто это?»
— Тише, деточка, это я, спи.
— Я тебя вижу, мамочка; а кто стоит у окна? Папа приехал?
Мама оглянулась — на фоне окна четко виднелся папин силуэт в профиль. Маме стало жутко: в этот день отца хоронили в Дарнице (его сестра и мать), и мама об этом узнала из телеграммы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
