Подобное заявление, взятое вне контекста, ставит под вопрос демократизм социальной теории Торо. Презрительное именование народа «толпой», не поддающейся управлению и чуждой логике и разуму, было свойственно ряду активных антидемократов — как предшественников, так и современников Торо. Один из «основоположников» воинствующего антидемократизма в американской политической мысли, Александр Гамильтон, открыто отзывался о народе крайне пренебрежительно и цинично (см. 35, 61. 36, 1, 375). Но если полностью проанализировать цитируемую работу Торо, то выявляется, что обвинения, выдвинутые Торо, относятся не к народу вообще, а к торговцам и землевладельцам. «Человек направляется на выставку скота, ожидая найти там большое число собравшихся мужчин и женщин, а обнаруживает на ней лишь тягловых быков и мясных коров» (там же, 37). И даже в день присуждения призов среди толпы нелегко увидеть «человека страны» — гражданина, ибо если таковой и оказывается на выставке, то он спешит покинуть ее, рискуя в противном случае «потерять себя в окружении ничтожеств». В буржуазии и мелких обывателях, философ видит своих ненавистных врагов. Не признавая социально-экономических характеристик общественных сил и тем более классового деления общества, Торо выделяет особую прослойку — обывателей, начисто лишенных духовных целей. Даже если такой обыватель-буржуа соблюдает видимость верности принципам демократии, на деле это ничего не меняет. «Есть тысячи людей, которые на словах против рабства и войны и которые в результате все же ничего не делают для того, чтобы положить им конец; эти люди, считая себя детьми Вашингтона и Франклина, сидят, засунув руки в карманы, и говорят, что они не знают, что делать, и не делают ничего; они даже сводят вопрос о свободе к вопросу о свободе торговли и спокойно почитывают после сводку последних новостей из Мексики и, возможно, засыпают, утомившись от еды и чтения» (10, 4, 362–363). С присущей подлинному демократу трезвостью и проницательностью Торо писал, что противниками реформ в Массачусетсе являются не столько консервативные политиканы Юга, сколько торговцы и фермеры Севера, «которые больше заинтересованы в торговле и хозяйстве, чем в гуманности, и которые не могут обеспечить справедливость по отношению к рабу и Мексике…» (там же, 362).
Итак, основную действующую силу, по Торо, бесполезно искать среди имущих слоев населения, даже если эти слои оказываются носителями деловой и коммерческой активности. Динамика их внешней деловитости, как правило, сочетается с духовным застоем.
Что же касается неимущих классов, то писатель и философ искренне сочувствовал им. «Большинство людей даже в нашей относительно свободной стране, — пишет он, — по ошибке или просто по невежеству так поглощены выдуманными заботами и лишними тяжкими трудами жизни, что не могут собирать самых лучших ее плодов. Для этого их пальцы слишком загрубели и слишком дрожат от непосильного труда. У рабочего нет досуга, чтобы соблюсти в себе человека, он не может позволить себе человеческих отношений с людьми, это обесценивает его на рынке труда. У него ни на что нет времени, он — машина» (9, 9). Нетрудно понять, о каких «лучших плодах» писал Торо. Это подлинная духовная культура, противоположная внешним достижениям цивилизации. Да, действительно, во времена Торо низшие слои американского общества не могли быть носителями этой культуры. Поэтому отношение философа к пролетариату было двойственным: с одной стороны, сочувствие, с другой — осознание культурной пропасти, разделяющей их. При этом сам Торо признавал уязвимость подобного положения: «Сочувствие — весьма слабая позиция. Оно должно быть действенным» (там же, 368).
В этом пункте рассуждений все изначально присущие взглядам Торо противоречия обнажались со всей очевидностью. Класс имущих, сконцентрировавший в своих руках власть и культуру, рассматривался Торо как объект самой жестокой критики и разоблачения. Что же касается класса неимущих, трудящихся масс, то они, по мнению философа, слишком забиты, угнетены и культурно отстали для сознательной борьбы со злом. Оставались еще «герои, патриоты, мученики и реформаторы в лучшем смысле слова» — выходцы как из буржуазии, так и из рабочих, поднявшиеся до служения стране (10, 4, 360). Но, не разделяя в полной мере культ героев, воспетый Т. Карлейлем, Торо понимал, что едва ли эти доблестные люди могли радикально изменить инерцию общественной жизни.
Круг замыкался. Куда ни обращался взгляд Торо, повсюду он находил либо враждебное ожесточение, либо пассивную покорность, либо безысходную жертвенность. Казалось, сама социальная действительность толкала его на путь нигилизма. Обостренное моральное чувство подсказывало ему, что капитализм подвержен внутренней эрозии, что его существование неправомерно, ибо не соответствует «высшим законам» духа. Но разумные поиски социальной силы, способной переделать существующий строй, всякий раз заходили в тупик. Это влекло за собой не только разделение чувства и разума и противопоставление их, но и постепенный отход романтика от окружающего его социального бытия. Подвергая рассмотрению всю систему отношений личности и общества, он приходил к неутешительному выводу, что истинному философу нельзя вести на равных диалог с обществом: надо находиться либо над ним, либо на расстоянии от него.
Однако своеобразие мировоззрения Торо и здесь наложило отпечаток на традиционные романтические схемы. Отчуждение от общества как таковое никогда не служило для Торо источником философского и литературного вдохновения. Наоборот, всякий раз разочаровываясь в общественной жизни и отдаляясь от нее, философ вновь и вновь стремился преодолеть это отчуждение и приблизиться к миру людей, но уже на новом уровне идейной эволюции, с новым набором аргументов в пользу своего романтического понимания мира. «Мне было неприятно оказаться одному, — писал Торо. — Но я чувствовал, что это было болезненное состояние, и уже предвидел, что оно пройдет» (9, 156). Поэтому-то нас и не должно удивлять, что в период уолденского эксперимента Торо создал свой самый острый социально-политический трактат. А в конце жизни, вовлеченный ходом исторического развития США в активную идейнополитическую борьбу за освобождение негров, он много времени посвящал наблюдениям за природой, наряду со страстными политическими эссе создавал работы, в которых описывал свои впечатления и ощущения, связанные с созерцанием ландшафта.
Так или иначе, но неуклонное стремление найти прочную основу, terra firma, в глубинах неустойчивой социальной жизни и разочарование в способности каких-либо общественных сил стать этой «твердью» привели Торо к радикальному философскому выводу: единственная высшая реальность и наиболее действенное начало заключены в сфере индивидуального сознания — в совести, воле и вере человека. Такой вывод прекрасно согласовывался и с общими трансценденталистскими идеалистическими взглядами философа. Кроме внутреннего чувства справедливости, готовности без колебания отдать свою жизнь делу спасения человечества и просветленной веры в общественный идеал, считал Торо, нет и не может быть никакого другого абсолюта, или источника истины. Через индивидуальное сознание трансцендентный моральный дух внедряется в человека и выстраивает гармоническое единство — сообщество возвышенных и благородных душ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
