Дефицит отравлял жизнь советских людей. «Единственный магазин, где и товаров много, и вход свободный, – “Политкнига”». От стояния в очередях можно было озвереть, что подтверждается периодически вспыхивающими там драками. Но на помощь приходил юмор. Анекдоты смягчали агрессию, трансформируя дефицит в повод для шуток:
– Что такое склероз по-советски?
– Это когда человек смотрит в сумку и начинает мучительно вспоминать, идет он в магазин или из магазина.
Важно отметить принципиальное неверие населения в способность государства решить эту проблему, что вылилось в лозунг: «Умрем с голоду, но Продовольственную программу выполним!». Более того, люди заранее готовились к худшему, поскольку по опыту знали, что инициативы власти добром не кончаются:
– Что будет в СССР после выполнения Продовольственной программы?
– Всеобщая перепись оставшегося населения.
Однако дефицит касался не всех. Были счастливые исключения. И народ это знал:
– Что дала Октябрьская революция простому народу?
– Раньше господа заходили в магазин с парадного входа, а простонародье – с черного, теперь – наоборот.
Привилегированное начальство, «слуги народа» стали объектом шуток. И это не просто «выпускание пара» или, говоря научно, сублимация конфликта. Когда тот, кто внизу социальной лестницы, смеется над тем, кто наверху, социальная иерархия «сплющивается», дистанция между смеющимися и осмеянными сокращается. Происходит сглаживание социального неравенства посредством принижения (и унижения) верхних этажей советского мироустройства[62].
Блат как способ решения проблемы дефицита был абсолютно легитимирован в советских анекдотах: «При капитализме все берут златом, при социализме – блатом». Конечно, не все, не всё и не всегда доставали по блату, но в данном случае мы имеем дело с повседневнобытовой мифологизацией жизни. О блате шутят по-доброму, не веря в его исчезновение: «Блат не удалось похоронить, потому что гвозди для гроба можно найти только по блату».
Да и «хоронить» некому. В способность милиции и судов противодействовать беззаконию народ прочно не верит. Девиз следователей: «Факты, конечно, упрямая вещь, но и мы не лыком шиты». Классический милиционер в советских анекдотах – персонаж тупой и жадный. Особенно достается инспекторам ГАИ, работающим под лозунгом: «Мои дети не могут ждать, пока ты нарушишь». Если о блате говорят снисходительно, то о нравах в милиции шутят зло и остро, иногда срываясь на открытые оскорбления:
– Почему женщины тоже милиционеры?
– Чтобы доказать, что они не только берут.
На смену мягкому юмору приходит ярая критичность – смысловой оппозицией закону мыслятся его непосредственные «защитники». В анекдотах про дефицит, про очереди, выматывающие и истязающие, все же сквозит социальный оптимизм, даже гордость за умение приспособиться к этим трудностям, проявляя смекалку и изобретательность. В анекдотах про милицию и суды – полная безнадега, мрачное бесправие без надежды на перемены:
– Ваши права!
– Если бы у меня были права, ты бы вкалывал на Севере с кувалдой.
И народ принимает «симметричные» меры. На дефицит и коррупцию начальства отвечают массовым стяжательством или, говоря проще, воровством. Легитимация идет по логике:
– Почему люди в СССР протягивают руки на государственное добро?
– Если бы не протянули руки, то протянули бы ноги.
Осуждая высокопоставленных коррупционеров, люди не просто снисходительны к повсеместному бытовому воровству у государства (не у граждан), но даже смакуют находчивость «несунов»: «Человек, выезжающий с проходной с пустыми тачками, ворует тачки». В анекдотах на тему «тащиловки» есть элемент национальной гордости, признак отличия от других народов, поскольку «только нам это удается!», «только мы так можем!»[63]:
– Какая страна самая богатая?
– СССР. Семьдесят лет ее разворовывают и никак разворовать не могут.
В анекдотах про «распил» государственных средств, про «откаты» с контрактов подчеркивается не аморальность участников, а их изобретательность: «Заказчик спорит с подрядчиком на сто червонцев о том, кому достанется подряд». Кстати, это анекдот 1920-х годов. Схемы отношений заказчиков и подрядчиков с тех пор претерпели изменения лишь в деталях.
Персонажи анекдотов про «несунов» и «растратчиков» – продавцы, бригадиры, рабочие, колхозники, бухгалтеры – никогда не маркируются как воры. Это слово отсутствует как таковое. Однако есть отдельная острота: «ВОР – Весьма Ответственный Работник». Воровство – это «там», у «них», а у нас – выживание, стихийное движение в сторону социальной справедливости. «Они» – воруют, а «мы» – «химичим», поскольку иначе не прожить. В анекдотах в принципе нет положительных персонажей, главный обобщенный герой – это плут, остроумный и находчивый, обращающий самую тупиковую ситуацию себе во благо, способный иронизировать над трагическим. «Плутовской опыт», зафиксированный в анекдотах, являлся своеобразной энциклопедией стереотипов мышления и поведения советского человека.
Этот человек точно знает, что всюду, куда проникает рука государства, воцаряются ложь и упадок, а победные реляции держатся исключительно на приписках. Народ фиксирует разрыв пропаганды и бытовой изнанки, официальной статистики и реального потребления:
– По мясу мы перегнали Америку. И по молоку. А вот по хлебу пока отстаем.
– Слава Богу, хоть с хлебом будем.
В этой ситуации «ложь» несунов, фарцовщиков, спекулянтов, расхитителей и прочих несознательных граждан носит характер ответных действий, легитимация которых прямо апеллирует к нечестности и глупости советских порядков. Недостатки системы гиперболизируются, что делает возможным оправдание теневых практик простых граждан как компенсаторных и адаптационных стратегий. «Уму, чести и совести нашей эпохи», т. е. Коммунистической партии Советского Союза, народ отказывает по всем трем пунктам. «Вступлю в партию. КПСС не предлагать».
На фоне вала анекдотов про советскую действительность, казалось бы, можно сделать вывод, что народ резко негативно оценивал жизнь в СССР, мечтал о переменах, и только страх перед КГБ удерживал народные массы от протеста. Этот вывод делают многие западные публицисты, анализирующие советские анекдоты. И попадают пальцем в небо. Все тоньше и сложнее. Народ смеялся над «своим» миром, понятным только ему, в котором он легко ориентируется, где нет неразрешимых проблем, а границы добра и зла проходят вовсе не по линии уголовного или административного права. Народ смеялся над советской жизнью, это правда. Анекдоты являлись формой протеста против официальной идеологии, и в этом смысле были антисоветскими. Но правда и то, что в новой России, где каждое заседание правительства начинается с клятвы верности делу Гайдара, вот уже более 20 лет народ не может поверить в то, что СССР был обречен[64].
