Сначала Василиса невзлюбила Настины туфли, а потом и ее саму.
Как будто бы алые лаковые лодочки с весело цокающими каблучками были не просто обувью, а отвратительными наростами грибкового происхождения, изуродовавшими ноги Насти и пустившими споры в ее душу.
В конфликтах Прялкина не участвовала. Довольно быстро она поняла, что чему-то научиться можно даже у Василисы. Главное – внимательно слушать, что она говорит, и делать все с точностью до наоборот.
«Самое отвратительное – быть потреблядью», – говорила Василиса, закуривая.
После работы Настя отправилась в ГУМ и четыре часа бродила по роскошным бутикам. Купила блузу. Дорогущую – десять тысяч рублей. Насте до последнего момента не верилось, что она и в самом деле это делает – отсчитывает купюры, протягивает их продавщице. Ужас какой, но что поделаешь. Когда на следующий день она появилась в обновке, Антон восхищенно цокнул языком, а Василиса вдруг сделалась похожей на земноводное – остановившийся взгляд, тонкая нитка напряженных губ, мерно раздувающиеся ноздри.
«Ты видела, как ведут себя некоторые из наших клиенток? – возмущалась Василиса. – Как они смотрят на мужчин? Ржут, как кони на водопое, лишь бы внимание привлечь!»
На следующий день Настя понаблюдала за теми, кто больше всех Василису раздражал, а потом вышла в зал и собрала веер визитных карточек и пятнадцать предложений поужинать вместе.
«Видела, что себе наша пиарщица сделала? Татуировку на веках. Вот народ дает! Накраситься ей уже лень. Говорит: „Хочу быть красивой и на пляже, и в сауне“. А самой-то уже под полтинник, пора наконец подумать о душе».
В ближайший выходной Настя отправилась в самый дорогой тату-салон Москвы, и ей сделали татуаж верхних век. Тоненькие черные стрелочки почти потерялись в линии ресниц – были совсем незаметны, но глаза стали казаться больше и будто бы засияли ярче. А что, ведь ей тоже не до макияжа, целый день крутится у горячей плиты.
После этого случая Василиса немного сбавила обороты, держала свои впечатления при себе.
* * *
Так странно.
Крик будто бы заперли у Давида внутри. Крик бился, колотился о стенки его легких, гнул ребра, рвал глотку, но сквозь щелку пересохших губ вырывалось лишь невнятное шипение. Всем вокруг казалось, что он тихо стонет, но ведь на самом-то деле Давид кричал!
Над головой белел незнакомый потолок. Давиду было трудно сфокусировать взгляд, но, кажется, в комнате был кто-то еще, чье-то встревоженное лицо склонилось над ним, чья-то прохладная ладонь хлопала его по щеке, возвращая к реальности.
– Что… Что за чертовщина, – его севший голос был похож на карканье кладбищенской вороны.
– Все в порядке, не волнуйтесь, – прощебетал незнакомый женский голос. – Вы в больнице, мы о вас позаботимся.
Невероятным усилием воли он сел на кровати. Все плыло перед глазами. Давид обнаружил, что находится в неизвестной ему комнате, слишком стерильной, чтобы оказаться чьим-то домом, но слишком нарядно обставленной, чтобы быть обычной больницей. На нем была застиранная пижама с чужого плеча. На краешке его кровати сидела женщина в белом халате – немолодая, с усталой, но милой улыбкой.
– Что… Что со мной произошло? Ничего не помню…
– Так бывает. Сейчас вы придете в себя. Я позову медсестру, она поставит капельницу.
– Какую… Какую еще нафиг капельницу?!
– У вас была передозировка, – сочувственно улыбнулась врач. – Ваша подруга вызвала «Скорую». Вы были без сознания. Но сейчас все хорошо, ваш отец позаботился, чтобы вас перевели к нам. Побудете здесь какое-то время, подлечитесь…
– Я, кажется, прихожу в себя, – занервничал Давид. – Мне не надо лечиться. Пусть мне вернут одежду, я поеду домой.
– Боюсь, сейчас это невозможно, – мягко возразила врач. – Ваш отец оплатил двадцатидневный курс. Вам у нас понравится. Здесь природа, свежий воздух, покой, у нас хороший повар, замечательная коллекция фильмов, отличная библиотека…
Давиду казалось, что он спит и видит страшный сон.
– На воздухе? Мы что, в Подмосковье?
– В Ярославской области, – невозмутимо улыбнулась она. – Вы когда-нибудь были в Угличе?
– В каком еще Угличе?! Немедленно дайте мой мобильник!
– Наша клиника находится на берегу Волги, у нас большой парк, завтра прогуляетесь, посмотрите. Это замечательный шанс, Давид. Мало у кого из взрослых людей есть возможность целых двадцать дней подумать о своей жизни… набраться сил, успокоиться.
– Я абсолютно спокоен! – заорал он. – Дай мобильник, идиотка!!
Сочувственная улыбка не покинула ее лицо. Она не обиделась, ей было все равно. Она и не такого навидалась. Этот хоть не дерется. Невозможно подсчитать, сколько раз за двадцатилетний стаж ей пытались разбить лицо.
– Мобильный телефон никто у вас не отбирал, он в ящике тумбочки. Я приду завтра, обход в полдень. А сейчас принесут ужин. Я скажу сестре, чтобы она сделала успокоительный укол – вам будет проще адаптироваться… – Уже в дверях она остановилась: – Давид, не злитесь. Смиритесь, сейчас ничего невозможно изменить. Обещаю, через двадцать дней вы выйдете совершенно другим человеком!
Когда она вышла, Давид закрыл глаза, сжал ладонями виски и попытался все вспомнить.
И не мог.
….А было все вот как: истерический звон будильника поднял. Давид проснулся около семи вечера – пленник совиного образа жизни, он сдался на милость московской ночи, позволил ей одержать безоговорочную вампирскую победу над своими биоритмами. Он посмотрел в зеркало на свое одутловатое лицо, на красные прожилки в глазах, на неаккуратно отросшую щетину и решил: хватит. Лиза умерла, ничего не вернуть, он не виноват. Давид даже не уверен в том, что это он был там, в ванной. Может быть, легкомысленная девчонка решила не класть яйца в одну корзину и по пути соблазнила кого-нибудь еще. А он тут с ума сходит. Не жизнь, а без пяти минут шизофрения.
Пора прийти в себя. Остановить этот кошмар, жить как раньше. Окунуться в пенную ванну беззаботного гедонизма. Пойти куда-нибудь, с кем-нибудь поболтать, снять девчонку. Напиться, танцевать, целоваться на заднем сиденье такси, лечь спать на рассвете, обнимая незнакомое пахнущее солярием и жасминовыми духами тело. Проснуться и начать все сначала, замыкая эту бессмысленную ленту Мебиуса, на которой он всегда хозяин жизни.
Он позвонил Артему и отправился в GQ-бар – там всегда можно было встретить знакомых. Все были ему рады. Выглядел он не очень – хоть и пытался делать хорошую мину при плохой игре. Давид привычно врал о том, что он весь в делах, открывает продюсерский центр. Потом к нему за столик сели две эффектные близняшки – им было по двадцать лет, и они клюнули на ключевое слово «продюсер».
