– Лучше раньше, чем позже. Если мы начнем откладывать до бесконечности, я рискую сам угодить в ловушку, и что тогда с нами будет?
– Дай мне неделю в Пондз-бэе, – просит Браунли. – Всего лишь одну неделю, и тогда мы начнем подбирать подходящее местечко, чтобы затереть мой корабль во льдах.
– Договорились. Еще неделя, а потом мы возвращаемся на север, – соглашается Кэмпбелл, – в пролив Ланкастера или его окрестности. Туда за нами никто не пойдет, и ты выберешь себе подходящее разводье рядом с тяжелым материковым льдом и станешь ждать, пока ветер не погонит ледяное поле прямо на тебя. Судя по тем типам, кого я видел из твоего экипажа, на помощь этих придурков можно особенно не рассчитывать.
– Я намерен оставить плотника там, где он сейчас находится.
– Что ж, несчастные случаи на море неизбежны, – соглашается Кэмпбелл. – Да и о таких, как он, никто особенно горевать не станет.
– Это гнусное злодейство, – говорит Браунли. – Ты когда-нибудь слышал о чем-либо подобном? Одно дело – маленькая девочка. Это еще я могу понять, хотя и с трудом. Но несчастный юнга – это уже слишком, клянусь Богом. Мы живем в дурные времена, Кэмпбелл, в дурные и противоестественные, можешь мне поверить.
Кэмпбелл кивает, соглашаясь.
– Я бы рискнул предположить, что Господь не слишком любит бывать здесь, в северных водах, – с улыбкой говорит он. – Пожалуй, он терпеть не может холод.
Когда льды расходятся, они входят в залив, но и здесь их подстерегает неудача. Китов почти не видно, а в тех нескольких случаях, когда они все-таки спускают шлюпки, исполины быстро скрываются подо льдом, на чем охота и заканчивается. Браунли начинает спрашивать себя, уж не прав ли, в конце концов, Бакстер – пожалуй, они действительно истребили почти всех китов. Ему, правда, трудно смириться с мыслью о том, что столь обширные водные пространства, кишащие всякой живностью, можно опустошить так быстро и что такие морские гиганты оказались настолько уязвимыми, но если киты все-таки сохранились, то это означает, что они научились хорошо прятаться. Итак, спустя неделю подобных разочарований он смиряется с неизбежным и подает условленный сигнал Кэмпбеллу, а своим людям объявляет, что они покидают залив Пондз-бэй и поворачивают на север, чтобы искать удачу в другом месте.
Даже после дозы лауданума Самнер не в состоянии заснуть дольше, чем на пару часов кряду. Смерть Джозефа Ханны повлияла на него странным и непонятным образом. Он бы хотел забыть о ней. Он хотел бы уверовать, подобно всем остальным, в вину Мак-Кендрика и скорое и неизбежное наказание, но обнаруживает, что не может смириться с тем, что произошло. Он никак не может изгнать из памяти воспоминания о мертвом теле мальчика, лежащем на лакированной крышке того самого стола, за которым они ужинают каждый вечер, и о том, как Мак-Кендрик стоял совершенно голый – стыдливо безучастный к тому, что они разглядывали его, – в капитанской каюте. Два тела должны соответствовать и подходить друг другу, как соседние фрагменты головоломки, но, как он ни крутит их мысленно и так, и этак, они не желают складываться в единое целое.
Как-то поздним вечером, спустя примерно две недели после ареста судового плотника, когда корабль идет на север мимо торосов и айсбергов, Самнер спускается в носовой трюм. Мак-Кендрик, одетый в рабочий комбинезон, лежит на пятачке, расчищенном для него от всевозможных ящиков, бочонков и узлов. Ноги у него прикованы кандалами к мачте, но руки остаются свободными. Рядом с ним стоит оловянная тарелка с раскрошенной галетой, кружка с водой и зажженная свеча. В ноздри Самнеру ударяет запах нечистот из помойного ведра. Судовой врач колеблется, но потом наклоняется и трясет плотника за плечо. Мак-Кендрик медленно выпрямляется, садится, опираясь спиной о какой-то ящик, и равнодушно смотрит на своего позднего гостя.
– Как вы себя чувствуете? – спрашивает Самнер. – Я могу вам чем-нибудь помочь?
Мак-Кендрик отрицательно качает головой.
– Я чувствую себя настолько хорошо, насколько это возможно, учитывая обстоятельства, – отзывается он. – Полагаю, что благополучно доживу до того момента, как меня вздернут.
– Если дело дойдет до суда, у вас будет возможность доказать свою невиновность. Еще ничего не решено окончательно.
– Такой человек, как я, едва ли может рассчитывать на то, что обретет друзей в английском суде, мистер Самнер. Я – честный малый, но моя жизнь не годится для слишком пристального изучения.
– В этом вы не одиноки, смею вас уверить.
– Все мы грешники, ваша правда, но некоторые грехи караются сильнее прочих. Я – не убийца и никогда им не был, но про меня можно сказать много чего другого, и именно за это меня и повесят.
– Если вы – не убийца, тогда им является кто-то другой на корабле. Если, как вы утверждаете, Дракс лжет, значит, вполне возможно, что он или сам убил мальчика, или знает того, кто сделал это, и покрывает его. Вы не думали об этом?
Мак-Кендрик равнодушно передергивает плечами. После двух недель пребывания в трюме кожа его приобрела сероватый оттенок, а голубые глаза ввалились и затуманились. Он почесывает ухо, и на пол, кружась, падают хлопья перхоти.
– Я много о чем передумал, но какой смысл обвинять другого человека, если у меня нет никаких доказательств или свидетелей?
Самнер достает из кармана оловянную фляжку и протягивает ее Мак-Кендрику, а когда тот возвращает ее, сам делает большой глоток.
– У меня заканчивается табачок, – после недолгой паузы говорит плотник. – Если вы угостите меня понюшкой, я был бы вам весьма признателен.
Самнер передает ему кисет с табаком. Мак-Кендрик принимает его правой рукой, зажав трубку между указательным и средним пальцами левой. Держа ее столь необычным манером, он набивает ее табаком и приминает его большим пальцем правой руки.
– Что с вашей рукой? – спрашивает у него Самнер.
– Это всего лишь большой палец, – отвечает плотник. – Мне разбил его киянкой один пьяный ублюдок год или два тому, и с тех пор я не могу и пошевелить им. Для человека моего ремесла это создает некоторые неудобства, но я уже привык и как-то управляюсь без него.
– Покажите мне вашу руку.
Мак-Кендрик подается вперед и протягивает левую руку врачу. Пальцы выглядят вполне нормальными, но сустав большого пальца деформирован, а сам палец выглядит окостеневшим и потерявшим чувствительность.
– То есть в этой руке вы ничего держать не можете?
– Только четырьмя оставшимися пальцами. Полагаю, мне повезло, что это оказалась левая рука.
– Попытайтесь взять меня за запястье, – говорит ему Самнер, – вот так.
