в том, что писательские курсы – только верхушка айсберга. Автор обзора (то есть я. – С. А.) похож на человека, который, выйдя на крыльцо своего дома, озабоченно хмурится на столбик термометра – тогда как за его спиной с ближайшей горы несется снежная лавина. Мы переживаем даже не писательский бум, а настоящую революцию – при том, что меняется само понятие «писатель» («Знамя». 2017. № 3).
Далее Оробий ссылается на Кирилла Мартынова, который предлагает ввести термин «повседневный писатель» для писателей-любителей, которые ежедневно пишут что-то в сетях, «получают свою порцию славы в виде лайков и немедленно становятся известными» среди таких же «повседневных писателей»[105].
Что сказать?
С Кирилла Мартынова спрос в данном случае невелик: он не в литературе. Желает ввести термин «повседневный писатель» – let it, как говорится, be. Больше терминов хороших и разных. Но вот когда Сергей Оробий – коллега и собрат по литературному цеху – уверен, что любительское писательство, получившее сетевую трибуну, меняет само понятие «писатель», это симптом тревожный.
Казалось бы, что – первый раз литература переживает подобный наплыв любителей? И в двадцатые прошлого века это было – вспомним «Армию поэтов» Мандельштама. И в шестидесятые-восьмидесятые: «В этот час сто тыщ графоманов садятся писать стихи…» (Давид Самойлов). И никому в голову не приходило утверждать, что эти периодически сходящие лавины и поднятая ими снежная пыль как-то меняют понятие «писатель» или «поэт», как пишет Оробий.
Но это еще не беда, это еще не белый флаг – так, краешек; некоторые идут дальше.
Вот зарисовка «Футбол и поэзия», которой делится поэт и редактор «Детей Ра» Евгений Степанов. Привожу полностью.
В молодости, когда я жил два года во Франции, каждый выходной ходил на футбол, на любительский футбол. На парижском стадионе Georges Carpentier тогда, более двадцати лет назад, играли любительские команды – и взрослые, и детские. И вот этот любительский футбол мне очень нравился, даже больше, чем профессиональный. В любительском футболе – больше порыва, страсти, в нем нет никакой корысти.
…А как быть с поэтами-любителями? Во-первых, не называть их (нас) графоманами. Все люди имеют право на поэтическое высказывание, более того, иные дилетанты мне интереснее многих так называемых профессионалов – своей непосредственностью, чистотой, искренностью, даже милой несуразностью. Такие стихи – всегда от сердца, от души.
Все имеют право на существование («Дети Ра». 2017. № 11).
С последним согласен. Имеют. И выполняют важную для литературы роль – того хора, на фоне которого существование профессиональной литературы только и является возможным. И некоторые дилетанты, опять же соглашусь, могут быть интереснее профессионалов.
Но вот умиления от «непосредственности и чистоты» любительской поэзии не испытываю. Да и Степанов, думаю, не испытывает. Просматриваю номер «Детей Ра», где помещена эта заметка: может, будут теперь печатать стихотворные излияния «от сердца, от души» (хорошее, кстати, было бы название рубрики для такой продукции). Нет, тексты вполне профессиональные. Литвак, Кальпиди… К чему тогда эти заявления?
Год назад мне уже приходилось в «Знамени» (2017. № 7) откликаться на похожие сентенции другого главного редактора, Владимира Козлова («Prosōdia»). Напомню тезис Козлова:
В постсоветское время в русской поэзии произошла демократическая революция… Право писать, выражать себя, никого не спрашивая, входить в литературу стало всеобщим достоянием. Можно только радоваться тому, что всё большее количество людей пытаются подобрать слова к своим мыслям и чувствам, осваивая при этом литературные формы («Prosōdia». 2017. Вып. 6).
Разделять эту радость в своем отклике я не стал. Впрочем, не буду повторять то, что писал тогда, это есть в Сети. И, опять же, непонятен смысл этого расшаркивания перед любительской литературой. В своем журнале Козлов как печатал, так и печатает профессионалов, а отнюдь не деятелей этой «демократической революции».
Приведу еще один случай – еще более диагностичный.
Кирилл Анкудинов на своей страничке в ФБ (23.04. 2018).
Для того чтобы восстановить «культурную модель XIX века» («высокая культура» против «низкого маргиналитета»), надо восстановить сословную систему XIX века с «публикой» и «народом». Или хотя бы советскую систему начиная с 30-х годов ХХ века (когда ВСЕХ тянули за уши в «дворянский канон»; какими «невидимыми миру слезами» это было оплачиваемо, мы можем лишь догадываться). Ни то, ни другое ныне невозможно. Сейчас «высокая культура» не конвертирована никакой социальной стоимостью, это девальвированная валюта…
Представить, что иерархия в культуре обладает определенной автономией и совсем не обязательно должна коррелировать с сословной иерархией, Анкудинову, видимо, сложно. И что кроме социальной или экономической стоимости (которые тоже, разумеется, важны) в культуре – и литературе – может быть в хождении своя собственная «валюта», отражающая уровень таланта и мастерства.
Впрочем, Анкудинов все эти годы как раз занят тем, что отрицает любую иерархичность в литературе. Когда-то он утверждал, что самодеятельные поэты-«толкиенисты» будут покруче Анатолия Наймана и «наше завтра будут делать “толкиенисты”» («Литературная Россия». 2005. № 4). Недавно сходным же образом поставил рядом Олега Чухонцева и очередную звезду любительской поэзии (там тоже есть свои «звезды») Ах Астахову.
Тут уже не просто «Кутейкин и Христос – два равные лица»; первый оказывается «равнее». Анкудинов берет на себя роль рупора «кутейкиных», «творцов-любителей», как бы недоумевая от их имени, почему «какие-то» Чухонцев или Найман занимают высокие места в литературной иерархии, откуда вообще эти иерархии взялись… И Анкудинов кивает: да-да, нет сегодня никаких иерархий (для доказательства в ход идет довольно примитивная социология). И вообще нет профессиональной литературы и непрофессиональной, а есть лишь разные субкультуры; просто Чухонцев в одной, а ты, Вася Пупкин, в другой.
Роль эта неблагодарная; для чего Анкудинов взял ее на себя, не знаю.
Литераторы-любители, за которых он печалуется, как Некрасов за крестьян, его, похоже, не читают; да и не очень нуждаются в том, чтобы кто-то от их имени выступал. Живут в своем внутренне насыщенном сетевом и тусовочном мире, а если что – могут и сами за себя постоять (сталкивался). Да и не на них все эти заявления о конце «высокой культуры» или «высокой литературы» рассчитаны – а на коллег по литературному цеху, подразнить, пофраппировать немного…
Попытаюсь всё же понять логику всех этих заявлений.
Видимо, что-то есть такое в воздухе времени, что заставляет профессиональных литераторов с интересом и чуть ли не с симпатией глядеть в ту сторону, куда прежде они либо вовсе не смотрели, либо поглядывали с сочувствием и легкой усмешкой.
Одну предположительную причину я уже назвал в начале – критическое состояние с матобеспечением.
Есть и другая –
