– Не исключено. А может, кто-то хотел иметь средство для выхода за пределы корпуса, такой вот модуль. Внешний наблюдательный пост должен иметь большой запас прочности, иначе его сорвет при резком разгоне или торможении корабля. Если там только телекамеры, особых проблем не будет, но если на борту люди, задача здорово усложняется. Кто-то должен управлять такой штуковиной или хотя бы уметь программировать автопилот. «Паук» же удобен тем, что он неотделим от корабля. Управлять им проще простого, он знай себе ползает внутри и снаружи на своих восьми конечностях.
– А что, если…
– Если все-таки сорвется с креплений? Ну, во-первых, такого еще не случалось, но если бы и случилось, то у каюты есть и магнитные присоски, и специальные когти, способные пробить обшивку. В крайнем случае она сможет двигаться самостоятельно, развив ту же скорость, что и корабль. Если же и этого окажется мало… – Тут Вольева сделала паузу. – Тогда я буду вынуждена встретиться с моим любимым божеством и как следует обсудить создавшуюся ситуацию.
Хотя Вольева никогда не уводила «Паука» от места выхода на поверхность корпуса больше чем на сто метров, он мог бы проползти вокруг всего корабля. Но в таком рискованном путешествии ни разу не возникало необходимости. Тащиться при релятивистской скорости корабля по его брюху сквозь радиационную бурю, от которой каюту обычно защищала толстая корабельная броня, было бы весьма опасно. Стены модуля были слишком тонки; усиленную защиту его конструкторы принесли в жертву загадочному шику.
«Паук» – самая сокровенная тайна Вольевой. Его нет даже на чертежах корабля, и, скорее всего, остальные члены команды даже не подозревают о его существовании. Если бы на борту все обстояло хорошо, такое положение сохранилось бы до конца жизни Вольевой, но проблемы с артиллерией заставили понизить планку секретности. Даже при отвратительном нынешнем состоянии корабля раскинутая Садзаки сеть шпионских устройств была чрезвычайно обширна. «Паук» – одно из тех немногих мест, где Вольева чувствовала себя защищенной и могла без опаски обсуждать со своими стажерами самые деликатные вопросы, в которые ей не хотелось посвящать других членов триумвирата.
По этой причине ей пришлось выдать тайну «Паука» Нагорному – чтобы обсудить с ним во всех подробностях проблему Похитителя Солнц. В течение нескольких месяцев, пока его состояние все ухудшалось, она жалела об этой откровенности, вечно опасаясь, что он выдаст Садзаки тайну «Паука». Но вообще-то, волноваться ей тогда не следовало: к трагическому концу своей жизни Нагорный настолько глубоко погрузился в кошмары, что просто физически не мог вмешиваться в тонкости внутренней политики корабля. Потом он унес секрет в могилу, и некоторое время Вольева могла спать спокойно, не боясь, что ее святилище будет обнаружено.
Возможно, сейчас она тоже делает ошибку, о которой пожалеет впоследствии: ведь она поклялась себе не рисковать больше каютой, но, как всегда, конкретные обстоятельства оказались сильнее. Требовалось кое-что обсудить с Хоури, причем призраки были лишь своего рода приманкой, чтобы стажер не заподозрила существования куда более глубоких причин.
– Я пока никаких призраков не видела, – сказала Хоури.
– Еще увидишь, вернее, услышишь. И очень скоро, – последовал ответ.
Поступки триумвира казались странными Хоури. Несколько раз Вольева намекала, что эта каюта – ее тайное личное убежище на борту корабля и что остальные – Садзаки, Хегази и еще две женщины – даже не догадываются о существовании «Паука». Странно, что она решилась выдать свой секрет Хоури, с которой едва знакома. Даже в экипаже, состоящем из химериков-милитаристов, Вольева выделялась своей замкнутостью и одержимостью. Такой человек не может поддаться внезапному приступу доверчивости. Она всячески демонстрирует Хоури свои симпатии, но в ее дружеских жестах есть что-то искусственное. Нет ощущения спонтанности – они кажутся заранее заготовленными. Хоури встречала таких людей и раньше – на войне. Сначала они кажутся своими в доску, но потом оказываются чужими разведчиками или стукачами, собирающими информацию для начальства. Вольева старалась говорить о «Пауке» как бы между прочим, но Хоури понимала, что призраки – вовсе не главное в этой беседе.
В голову лезли разные мысли, в том числе и такая: Вольева привела ее в эту комнату, чтобы здесь и оставить. Не обязательно живую.
Оказалось, что это не так.
– Кстати, давно хочу задать один вопрос, – легкомысленным тоном сказала Вольева. – Название «Похититель Солнц» тебе пока ни о чем не говорит?
– Нет, – ответила Хоури. – А должно?
– Да нет, едва ли… Просто вспомнилось. Слишком долго объяснять почему… Ладно, не бери в голову.
Все это звучало не более убедительно, чем предсказания гадалки из трущоб Мульчи.
– Хорошо, не буду, – ответила Хоури и спросила сама: – А почему ты сказала «пока»?
Вольева внутренне обругала себя. Неужели она все испортила? Пожалуй, нет. Вопрос был задан совершенно естественным тоном, а в поведении собеседницы нет никаких признаков подозрительности… И все же не стоит делать ошибки.
– Неужели я так сказала? – произнесла она, надеясь, что придала голосу нужный оттенок удивления пополам с беспечностью. – Я вовсе ничего не имела в виду. – И тут же сменила тему: – Погляди-ка вон на ту звезду. Она слегка красноватая, видишь?
Глаза уже попривыкли к межзвездному пространству, через которое с огромной скоростью летел «Паук», голубое свечение выхлопов мешало меньше, и в черной бездне можно было различить несколько звезд.
– Это солнце Йеллоустона?
– Да, Эпсилон Эридана. Вот уже три недели, как мы покинули его систему. Еще немного времени, и ты с трудом обнаружишь эту звезду. Наша скорость пока составляет всего несколько процентов от световой, но мы ее непрерывно наращиваем. Скоро видимые нами звезды начнут смещаться, созвездия станут менять очертания, пока наконец не соберутся в две группы: одна – впереди нас, другая – позади. Будет казаться, что мы посреди длинного тоннеля, в который свет поступает с обоих концов. А еще звезды поменяют окраску. Это будет выглядеть очень необычно, так как цвет звезды зависит от ее спектрального типа. От того, сколько энергии она выделяет в различных частях спектра, включая инфракрасный и ультрафиолетовый. Но тенденция такова: цвет тех звезд, что впереди, будет сдвигаться к голубой части спектра, а тех, что позади, – к красной.
– Наверно, это очень красиво, – проворчала Хоури, сбивая пафос собеседницы, – но я никак не пойму, при чем тут призраки?
Вольева слегка улыбнулась:
– Я чуть не забыла о них. Просто позор!
И тут же сказала что-то браслету, но так тихо, что Хоури не расслышала, о чем Вольева попросила корабль.
Стонущие голоса про́клятых душ заполнили каюту.
– Вот и призраки, – сообщила Вольева.
Бестелесный Силвест парил над погребенным городом.
Окружавшие его стены вздымались кругом. Их покрывало великое множество надписей – хватило бы на десятки тысяч томов амарантийского текста. Хотя иероглифы были всего несколько миллиметров в высоту, а он парил в сотнях метров от стены, достаточно было лишь сфокусировать зрение на определенном участке, чтобы четко увидеть написанные там слова. При этом переводящие алгоритмы перерабатывали текст на каназиан, а собственные полуинтуитивные процессы Силвеста дублировали перевод и справлялись с возникающими лаку нами. Обычно Силвест соглашался с программами, но иногда они упускали существенные контекстно зависимые тонкости.
В то же время, телом пребывая в Кювье, он вслепую делал короткие заметки, заполняя страницу за страницей в бюваре. В последние дни ему особенно нравилось писать пером; он избегал по возможности новейших технических средств. Цифровые устройства были слишком доступны его врагам. Если записи разорвать и сжечь, они просто навсегда исчезнут, а не послужат созданию образа, который будет использован в чьей-то чуждой идеологии.
Он закончил перевод очередного раздела, дойдя до изображения фигуры со сложенными крыльями, что означало конец абзаца. Потом оторвался от танцующей перед глазами стены, покрытой иероглифическими надписями, вложил в бювар закладку, сунул его, не глядя, в ящик стола и вытащил другой бювар. Открыв его на закладке, Силвест провел пальцем по странице сверху вниз, определяя на ощупь, где кончается написанный чернилами текст. Положив книгу точно параллельно краю стола, он установил перо у конца последней строчки и стал писать дальше.
– Не слишком ли много усердия? – прозвучал голос Паскаль.
Она вошла в комнату так тихо, что Силвест не услышал. Теперь надо было визуализировать ее – или стоящей около письменного стола, или сидящей рядом в кресле, как и было на самом деле.
– Кажется, я что-то нащупал, – сказал он.
