Гаретт мгновенно спешился.
— Немедленно прекратите это безумие! — властно закричал он, бросаясь между ними.
Высокий мгновенно обернулся. Непрошеное вмешательство, видимо, здорово разозлило его, лицо перекосилось от ярости, и он замахнулся клинком. Однако в следующее мгновение он узнал своего хозяина. Выражение бешеного гнева на лице графа могло бы испугать и самого дьявола.
Высокий побледнел и опустил окровавленную шпагу.
— Ми-милорд, я не узнал…
Мрачный взгляд Гаретта заставил его мгновенно умолкнуть.
— Расскажите, что случилось, — приказал граф, окидывая их подозрительным взглядом.
Высокий мужчина — как было известно графу, это был сезонный рабочий, нанятый на время уборки урожая, — вновь обретя хладнокровие, поспешно начал свой рассказ:
— Этот мерзавец, — он указал на лежащего навзничь мужчину, — пытался поджечь поле. И ему бы это удалось, если бы я не остановил его, выпустив ему кишки еще до того, как он закончил свою грязную работу.
Тот, что был пониже, фермер-арендатор этих полей, в гневе потряс кулаками, грозя высокому.
— Ты «остановил» его только после того, как я вырвал факел у него из рук и он уже не мог больше навредить! И он был безоружен! Если бы не твоя глупость, я бы захватил поджигателя, а его светлость смог бы задать ему кое-какие вопросы. Уж было бы лучше узнать, кто послал этого негодяя поджечь наши поля, чем получить бессловесный, безымянный труп. Теперь от него никакого проку, только и осталось, что похоронить!
Гаретт вновь внимательно осмотрел место происшествия. Погасший факел валялся неподалеку, откатившись в траву. От него еще поднимался дымок, говорящий, что факел потух только что. Затем он взглянул на распростертого на земле человека, пытавшегося поджечь его поля. Если он и был вооружен, то сейчас оружия нигде не было видно.
Все так же молча Гаретт перевел изучающий взгляд на высокого селянина. Тот в некоторой растерянности посматривал то на графа, то на фермера, видимо, соображая, как лучше оправдать свои действия.
— Возможно, я действительно несколько поспешил, — проворчал он наконец. — Но только откуда мне знать, что у него не было оружия? Я действовал так, как на моем месте поступил бы любой солдат.
Гаретт задумался на несколько мгновений, затем спросил:
— Твое имя Эштон, так?
Высокий кивнул.
— И ты был солдатом?
Эштон прикусил с досады губу и опустил взгляд, ничего не ответив.
— Когда ты пришел наниматься на работу, то сказал, что был фермером, — требовательным тоном продолжал Гаретт, а затем еще более холодно добавил: — Отвечай на мой вопрос. Ты когда-нибудь служил в солдатах?
— Я всего лишь хотел сказать, милорд, что, защищаясь, действовал так, как на моем месте действовал бы любой солдат.
— Так, значит, ты служил солдатом.
— Да нет же.
Взгляд Гаретта скользнул по окровавленной шпаге Эштона, а затем обратился к распростертому на земле телу.
— Ты уволен, — ледяным тоном сообщил граф. — Я больше не нуждаюсь в твоих услугах.
Фермер-коротышка мрачно кивнул, выражая тем свое одобрение. Эштон же смущенно взглянул на графа.
— Но, милорд… почему? — пробормотал он, однако под пристальным взглядом хозяина внезапно побагровел и отвел глаза.
— Я не намерен поощрять лжецов, — спокойно ответил Гаретт. — Простой фермер не носит с собой шпаги, да и зачем было скрывать, что ты когда-то служил солдатом.
На какой-то короткий миг лицо Эштона преобразилось, словно с него сорвали маску. В его глазах вспыхнула и погасла ненависть загнанного в угол зверя.
— Милорд, я… я не был уверен, что вы примете меня на работу, если я признаюсь, что был когда-то солдатом. Вояки ведь редко бывают хорошими фермерами. Но если вы оставите меня, то можете обнаружить, что это выгодно — иметь на своей стороне верного вам солдата.
Гаретт улыбнулся, хотя его глаза по-прежнему излучали зимнюю стужу.
— Возможно, это так. Но только мне не нужны солдаты-лжецы!
На этот раз Эштон побледнел, однако, казалось, не хотел замечать прямого оскорбления.
— Ваша светлость увидит, что моя преданность…
— Преданность кому? — мрачно перебил его Гаретт. — Вот ключевой вопрос. Нет. Я уверен, для нас обоих будет лучшим выходом, если ты покинешь мое поместье, прежде чем твоя «преданность» не поставит под удар меня и моих людей и не заставит меня принять более действенные меры.
Явная угроза, прозвучавшая в тоне графа, заставила Эштона вновь побагроветь, однако в ответ он лишь слегка поклонился, показывая тем самым, что принимает решение хозяина. Затем, резко развернувшись на каблуках, зашагал по направлению к Лидгейту, напряженный, весь дрожа от едва сдерживаемого гнева.
Фермер с презрением смотрел ему вслед.
— Помяните мои слова, милорд. Вы не пожалеете, что избавились от него. Это тот еще мерзавец, несмотря на все его речи.
Однако Гаретт мрачно покачал головой.
— Настоящий мерзавец тот, кто послал его. И этот человек заплатит мне, как только я смогу доказать его вину.
Внезапно они услышали, как тот, которого они посчитали мертвым, издал слабый стон. Гаретт мгновенно нагнулся и увидел, что у раненого чуть дрогнули веки.
— Это бесполезно, — едва слышно пробормотал он, — совершенно… бесполезно.
Гаретт опустился около него на колени и приподнял голову.
— Что «бесполезно»? — спросил он, но тот уже снова потерял сознание.
— Может, этот малый еще и выживет, — заметил фермер. — Если вам удастся выжать из него признание, то выведете на чистую воду и его хозяина.
Гаретт кивнул, внимательно осматривая раненого. Сказать сейчас, насколько тяжелы его раны, было сложно, он весь был залит кровью. Но если бы удалось спасти ему жизнь, он наверняка охотно бы рассказал все, что знает, в обмен на снисходительность и заботу тех, кто должен его наказать.
— Я знаю, кто мог бы спасти этого парня, — вслух сказал граф, быстро вставая. — Устрой его поудобнее, как только можешь. А я привезу цыганку-целительницу.
Фермер одобрительно кивнул.
— Если вы имеете в виду Мину, то это хороший выбор. Уж если она не вытащит его с того света, то никому другому это не под силу. Она не может видеть равнодушно, как кто-нибудь страдает. Мерзавец то или нет.
Садясь на лошадь, Гаретт раздумывал нал словами фермера. У Мины и в самом деле было доброе сердце. И девушке уж точно бы не понравилось его намерение сохранить жизнь человеку только для того, чтобы выудить из того признание. А потому будет лучше, если она ничего не узнает о его планах, не то еще, чего доброго, откажется помогать ему.
