Идут часы. Я так и сижу, утонув в воспоминаниях. Хочется как волку выть на луну, хрипом горла взывать к справедливости. Глаза сухи, и только ноющая боль в груди оберегает от необдуманных поступков. Что случилось с моими родными за эти годы? Тигрёнок на окне – добрый знак; Наташка здесь, и главное теперь – она. Собрав волю в кулак, иду к подъезду. Выбегающий из дому парнишка помогает не запутаться в цифрах придверной панели. Первый этаж, тридцать первая квартира. Вот и заветный номер на металле створки. Пот холодными струйками сбегает по спине. Никак не могу поднять руку, чтобы нажать кнопку звонка. Даже на эту простейшую операцию не хватает сил. Нет, так долго нельзя – и я звоню.
Чуть слышные шаги в коридоре: кто же откроет?..
Конечно, Наташка, ведь Тигрёша-талисман на своём посту, на окне.
– Кто там? – знакомый голос звучит лучшей мелодией мира.
На ответ нахожу только пару ничего не значащих звуков. Дверь распахивается неожиданно.
– Ви… – я едва успеваю подхватить сползающую по стене любимую.
Беру её, бесчувственную, на руки и несу в комнату. За прошедшие годы обстановка изменилась незначительно. Некоторые мелочи явно не на месте, но диван больше никуда не поставить. Он стар и явно не менял дислокации все эти годы. Кладу потерявшую сознание женщину на покрытые яркими накидками подушки и сажусь рядом, всматриваясь в лицо самого дорогого человека. Годы-гады не прошли стороной: морщинки у глаз. Пальцы путаются в густых волосах.
– Наташ, Наташ…
Чуть дрогнули веки:
– Виталик! – слёзы катятся из глаз. – Это ты?
– Я, любимая! Я! – чуть не кричу, выплёвывая из горла ком.
Слова не нужны. Только сцепленные руки да взгляды – глаза в глаза. Время останавливается. Сколько мы не отрываемся друг от друга – час, полтора? Я боюсь нарушить хрупкую идиллию даже словом.
– Виталь, я так ждала тебя…
С трудом выношу её взгляд: в нём густо замешан коктейль радости, боли, отчаяния и надежды, и он настолько горек, что я не выдерживаю и опускаю голову. Наташа обнимает меня, прижимает к себе и снова тихонько плачет чистыми слезинками счастья. По её телу пробегает дрожь, вот-вот начнётся истерика. Но это хорошо – после будет легче. Выплеск эмоций должен произойти. Целую мокрое от слёз лицо и шепчу:
– Родная, теперь всё будет хорошо…
Тихие, ласковые слова, а внутри всё сокрушающий ураган эмоций. За эти глаза, полные слёз, за каждую морщинку на любимом лице – ответят те, кто по незнанию перерезал нить чужой жизни, не понимая, что этим жестом выдернул чеку растяжки. Фирмачи из «Надежды» и лично генеральный директор получат своё. А ведь он меня узнал! Я сразу обратил внимание на его дрожащие руки, когда мы здоровались. Ему сейчас, наверное, под пятьдесят, а я слишком молод, чтобы быть тем Тихоновым. Он, видимо, посчитал меня просто двойником, хотя от проверки не отказался, отсюда и странный звонок.
Нет, откладываю месть на потом. Я вернулся, и это главное, хотя зло при любом раскладе должно быть наказано! С трудом отгоняю кровожадные мысли. Так нельзя, не стоит уподобляться этой сволочи.
Как будто и не было долгих лет одиночества: мы уже на кухне. Супруга по нашей давней традиции кормит меня. Встречая мужа, во сколько я не пришёл бы, она всегда сама накрывала на стол. А когда я ел, садилась рядом, просто смотрела на меня. Со всей ответственностью заявляю: от этого даже самый простой рацион становился гораздо вкуснее. И пусть кто-нибудь попробует оспорить моё утверждение!
– И кто ж тебя двадцать лет кормил? – Наташка с удовольствием наблюдает, как я уплетаю её суп. – Не говори, мне всё равно.
– Наташ, не было у меня этих двадцати лет: всего лишь пять, без малейшего проблеска о прошлом.
Наступает пора объясниться. Мой рассказ путан и нереален. Но только он правда. Медленно течёт время, а я всё говорю и говорю. За окном темнеет, но мы не зажигаем свет, словно боимся привлечь внимание посторонних, которые могут нарушить наш только что приобретённый семейный покой. Город погружается в сон, и становится тихо.
– Вот такие дела… – я заканчиваю повествование о прожитых годах. – Наташ, вы-то как тут?
– О твоей пропаже стало известно дня через три после взрыва. Скрыть такую информацию не по силам было даже нашим врагам. На сухую заметку о происшествии на подмосковной трассе я наткнулась в Интернете. Коротко обозначено место происшествия, фамилия владельца авто – и всё, – супруга говорит спокойно, даже монотонно, но я вижу, с каким внутренним напряжением она делает это. – Сразу же начались наезды. Что только не творили, в средствах они не ограничены! Эти ночные звонки с угрозами, облитые бензином двери, даже на улице раз напали – выручила тогда только изрядно подвыпившая компания. Слово за слово, и толпа буквально смела этих уродов; признаюсь честно – пару раз и я пнула. Но они и дальше не угомонились, советовали молчать и не настаивать на расследовании.
– Бедная, сколько ж ты вытерпела! Прости меня. Я должен был предвидеть…
– Ну, что ты, дорогой, твоей вины тут нет, – Наташа ненадолго замолкает. – Как-то незаметно исчезли все знакомые: никому не нужны могущественные враги. В общем, мы оказались в полной изоляции да ещё и под постоянным присмотром. Только два человека как могли помогали: Пётр Михайлович и Батраков.
– Вот как! А ещё?
– Всё…
Не думал, что такими мелкими окажутся людишки, окружавшие меня. И ведь никто не требовал от них геройских поступков, нужна была лишь моральная поддержка. А на деле не стало человека, и люди забыли не только его, но и его близких, как будто их и не существовало вовсе.
– Наташ, неужели никто даже не пришёл? Просто поговорить, пообщаться.
– Никто…
– Ну, а Пётр Михайлович? Что он мог сделать из Канады?
– Спасибо огромное ему. Мы и сейчас общаемся, правда, очень редко, по телефону. Он помогал материально, не требуя ничего взамен, а это было остро необходимо, особенно в первое время. Мы же остались без копейки. Хочешь кофе? Я заварю.
Киваю утвердительно, и Наташа достаёт турку, а вместе с ней из потускневшего от времени настенного шкафа извлекается моя любимая кружка. Машинально, с той же полки, где она всегда стояла. Тут и я не выдерживаю: слёзы сами катятся из глаз. Я пытаюсь скрыть слабость, но она не остаётся незамеченной (я это вижу по тому, как Наташа, всегда смотревшая мне в лицо, вдруг отворачивается, якобы отыскивая что-то из кофейных принадлежностей).
Вот вам любовь! К чему клятвы верности, громкие слова? Это всё шелуха ничего незначащих звуков. Двадцать лет беречь чашку любимого, не просто хранить, как память, а держать её на своём месте – наверное, ничего более ценного в моей жизни не было, да и, похоже, уже не будет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
