Концерт был великолепен. Оркестр под управлением неподражаемого Леопольда Стоковского чудесно исполнил прелюд Шостаковича, Пятую симфонию Чайковского, сюиту из «Маскарада» Хачатуряна, отрывки из «Бориса Го дунова» Мусоргского — русские и ооветские композиторы нынче здесь в моде. Правда, диковато было видеть, как любители «коллекционных вин» и «прелестных блюд» во время концерта разгуливали между залом и баром, используя это «место свиданий» для каких‑то застольных бесед.
Яо что поделаешь, в чужой монастырь, как говорится, со своим уставом не ходят, и мы стремились не обращать внимания на этих господ, дожидавшихся, если верить авторам листовки, пятьдесят шесть лет открытия бара в Карнеги — холле…
Скажем сразу: было бы грубым упрощением изображать дело так, словно на Бродвее нет настоящего искусства. Здесь работает немало талантливых режиссеров, артистов, деятелей искусства, создающих большие культурные ценности. Но вместе с тем на Бродвее, как и везде в Америке, на каждом шагу видишь, какое мертвящее влияние оказывает на все окружающее человека пресловутый «американский образ жизни» с его доведенным до крайности практицизмом, с его одержимостью одной — единствен-ной мыслью — как бы заработать побольше денег.
И еще. Нам часто говорили: «Полюбуйтесь, как свободно здесьискусство! Нет никакой цензуры! Каждый художник способен творить все, что ему заблагорассудится». Но стоило нам приглядеться поближе к тому, что происходит на Бродвее, как мы отчетливо обнаруживали, что за пестрым занавесом этой мнимой творческой независимости скрываются стальные пружины беспощадной финансовой машины, строго регулирующей жизнь театра, как, впрочем, и кинематографа и прессы — любого участка идеологического фронта.
Сейчас, когда мир еще не отдышался после второй мировой войны, когда люди, только недавно сбросившие военную форму, пытаются осмыслить происшедшее и сделать для себя выводы на будущее, по Бродвею отдан негласный приказ: как можно меньше политики, как можно больше забав и развлечений. В октябре 1947 года театральный критик «Нью — Йорк тайме» Брук Аткинсон так написал об этом: «Главный принцип в нынешнем лексиконе театральных дельцов: всякое упоминание о минувшей войне — это самоубийство для кассы…»
Так вот и получилось, что все главные сцены Бродвея сейчас заняты по преимуществу разного рода музыкальными комедиями, ревю, обозрениями. В фешенебельном театре «Адельфи» мы поглядели, вернее говоря, послушали одно из таких модных представлений, озаглавленное «Музыка в моей душе. Романтическая музыкальная пьеса с мелодиями из Чайковского». Эту оперетту сочинил Франц Штейнингер, который, как писала «Нью — Йорк геральд трибюн», «использовал сюжет для того, чтобы ознакомить публику с благозвучными драматическими мелодиями этого плодовитого славянина, сочинявшего с одинаковой легкостью оперы, балеты, симфонии, концерты».
«Некоторые любители музыки вспоминают, — пояснила «Нью — Йорк геральд трибюн», — что Чайковский в бытность свою в Америке дирижировал оркестром в Музыкальной академии в Филадельфии. В этом оркестре участ вовал один из наших первоклассных музыкантов и композиторов— Виктор Герберт. Мистер Штейнингер считает, что Чайковский воплощает в себе черты Виктора Герберта и Бетховена».
Список действующих лиц выглядел так: Татьяна Кер-ская, Петр Ильич Чайковский, Дезире Арто, Морис Ка-бани, капитан Григорович, Иван Петронски, Наташа, Цыган, принцесса Екатерина Долгоруки, Ольга, Вера, лорд Чемберлен. Это было стандартное музыкальное шоу, в котором изумительная музыка нашего великого композитора искажалась вкривь и вкось. Петр Ильич Чайковский то появлялся на сцене, то исчезал, сочинял, играл и распевал на ходу свои мелодии и картинно ухаживал за французской оперной певицей Дезире Арто. Исполнявший его роль выпускник «Потерянной колонии» (школы игры на открытом воздухе в Северной Каролине) Роберт Керолл, долговязый и флегматичный герой — любовник в роли печального композитора, в довершение ко всему гнусно играл на пианино. Наибольший успех в этот вечер выпал на долю некоего Джина Хендзлика в роли Цыгана — он виртуозно исполнял «Серенаду на балалайке»…
В театре «Гудзон» мы видели комедию «Как я удивлен», написанную Дональдом Огденом Стюартом. Это была какая‑то запутанная история из жизни астрономов, физиков, изобретающих атомные бомбы, и гостей из космического пространства: некий астроном влюбился в очаровательную гостью из звездного пространства, жена ревновала его к гостье, а дочь все понимала, и про-, щала.
Еще в одном театре нам показали уж вовсе нелепую пьесу — «Харви», сюжет которой предельно прост: некий неудачник, напиваясь до положения риз, всякий раз видит перед собой доброго и умного кролика, по имени Харви, он его лучший собеседник и друг. Философия этой ньесы: когДа ты пьян, тебе легче живется, у тебя находится друг; когда ты трезв, тебе трудно жить. Вывод: пей, чтобы легче жилось.
Но при всем при том было бы величайшей несправедливостью не видеть за всеми этими Гималаями театрального мусора подлинных произведений искусства, которые, невзирая на те труднейшие условия, в каких находятся творческие работники в США, создаются в некоторых театрах Нью Йорка.
Я хотел бы в этой связи поговорить подробнее о нескольких пьесах, ставших крупнейшими событиями 1946–1947 годов на Бродвее, — о новой пьесе хорошо известной у нас писательницы Лилиан Хеллман «Другая часть леса», о нашумевшей здесь драме молодого голливудского сценариста Артура Миллера «Все мои сыновья», о пьесе двух прогрессивных журналистов Арно д’Юссо и Джеймса Гоу «Глубокие корни» и о некоторых других.
В эти дни мы встречались и подолгу, что называется, по душам беседовали со многими интеллигентами Соединенных Штатов. Нас не раз приглашала к себе в свою уютную скромную квартирку Лилиан Хеллман. Встречались мы и со знаменитым американским певцом Полем Робсоном. Целый вечер провели в беседе с Джеймсом Гоу. Одни знают нашу страну лучше, другие хуже, третьи совсем не знают, но каждый из наших собеседников считал своим долгом сказать, что от того, удастся ли нам сохранить те дружественные отношения, какие сложились между США и СССР в годы войны против гитлеровского фашизма, будет зависеть очень, очень многое в современном мире.
— Похоже на то, что люди в Вашингтоне торопятся перечеркнуть наш союз, — сумрачно сказал мне Поль Робсон, тряхнув своей массивной курчавой головой. — Антисоветская кампания становится все наглее и бесстыднее. Народ буквально натравливают на Москву. И в то же время его оболванивают, муштруя на солдатский лад. Видимо, нас ждут нелегкие дни. Тем важнее сейчас людям, понимающим, что происходит, сплотиться и, помогая друг ДРУгу, продолжать делать то, что они делают…
Он помолчал, потом вдруг спросил:
— Вы уже видели новую драму Лилиан Хеллман «Другая часть леса»? На первый взгляд это чисто историческая
Драма — Лилиан повествует о судьбах той же семьи Хаббардов, с которой вы уже знакомы по пьесе «Лисички»; ведь она идет у вас в Москве. Но суть явлений весьма злободневна и актуальна…
Да, мы уже видели «Другую часть леса» и беседовали о ней с ее автором Лилиан Хеллман; она уточнила, что в новой пьесе Хэббарды на двадцать лет моложе, чем в «Лисичках». Но эта пьеса построена так, что зритель невольно сравнивает то, что стряслось в родном городе Хаббардов в штате Алабама в 1880 году, с тем, что происходит там в наше время — как раз в дни премьеры «Другой части леса» в штатах «глубокого юга» произошли политические события, корни которых тянутся к эпохе, описанной Хеллман. Вся печать была полна сенсационными сообщениями о самоуправстве самозванного губернатора Толмэджа, силой захватившего власть в штате Джорджия, и о преступных делах фашиствующего сенатора Бильбо в штате Миссисипи…
Американский зритель не узнал в новой пьесе Хеллман «доброго старого юга», о котором ему до сих пор и литература, и кино, и театр толковали словно о рае земном, где добрые белые господа холили своих черных слуг. Лилиан Хеллман мужественно сорвала покров лжи с рабовладель ческого юга и показала его таким, каким он был и каким остался.
Действие происходит в доме старого Маркуса Хэббарда, влиятельного богача, нажившего состояние за пятнадцать лет до этого благодаря выгодным ростовщическим онера циям во время гражданской войны, когда он, между прочим нисколько не стесняясь, торговал с северянами, сражавшимися за уничтожение рабства на юге и за воссоединение отколовшихся южных штатов с северными. Хэббард вел эту торговлю отнюдь не из симпатий к президенту Линкольну, а лишь ради наживы.
Хэббарды богаты и знатны, но нет покоя в их семье. Старый Маркус, его жена Лавиния, их дети — Реджина, столь хорошо памятная каждому, кто видел пьесу «Лисички», Бенжамип и Оскар — ненавидят друг друга. В конце концов с помощью шантажа и вымогательства Бенжамип заставляет отца передать ему все права на имущество и становится хозяином в доме; теперь сестра Реджина и брат Оскар юлят вокруг него, выпрашивая денег…
