Но известен он не этими мелкими подробностями биографии. Его имя прославлено участием в строительстве величайшего памятника ныне отцветшей российской столицы — памятника Петру Великому. Конечно, Фальконет[109] — великий художник; но без Семена Вишнякова, безвестного крестьянина, и без жулика Мартына Карбури Медный Всадник не стоял бы столь величественно и столь прочно и, может быть, не вдохновил бы Пушкина.
Нехорошо, когда забывают имена гениальных людей. Де Ласкали еще немного помнят, Вишняков давно забыли, а имя кузнеца, идею которого украл де Ласкари, как крал он все, что попадало под руку, так и кануло в вечность.
В восьми верстах от Петербурга, в казенной деревне Лахты, проживал крестьянин Семен Вишняков. В те дни Фальконет искал подножье для конной статуи Петра; художник предполагал составить нужную скалу из шести кусков камня, соединенных крючьями; но и такие куски нелегко было найти поблизости. Прослышав про поиски, Семен Вишняков смекнул, что для великого Петра больше подойдет камень цельный, и такой камень есть, лежит он в болоте и называется «громом», потому что некогда в этот камень ударила молния и произвела в нем большую расселину, в которую с годами набилась земля и в которой теперь растут березки.
Камень осмотрели и нашли его не только подходящим, а как бы нарочно созданным природой в помощь Фальконетову строительству. Длина 44 фута, ширина 22, высота 27; расселина фута полтора. Одно затруднение — вес камня, исчисляемый в 100 тысяч пудов. Как доставить в столицу такую махину? Не было тогда ни подъемных кранов нынешней силы, ни укрощенного пара, ни порабощенного электричества, ни путей сообщения. Притом громов камень сидел в болотистой земле футов на пятнадцать глубины. Передали задачу на решение специалистов, обещав 7 тысяч рублей награды.
Специалисты напрасно ломали головы. Решил задачу простой кузнец, не имевший путей к Бецкому и поведавший свой секрет де Ласкари. Кузнец получил на чай, де Ласкари получил награду и славу изобретателя.
Нет спора: велик и славен труд Фальконета, создавшего коня и всадника без головы; блестяще соучастие девицы Колло[110], помощницы Фальконета, вылепившей лавроносную голову статуи; не мала заслуга литейщика Хайлова, с опасностью жизни заткнувшего лопнувшую трубу и потушившего пожар при неудачной отливке статуи; молодец и часовой мастер Сандоц, два года полировавший творение Фальконета. Но когда читаешь описание перевозки Громова камня из болота на Сенатскую площадь, — все остальное кажется пустяковым делом.
На 14 сажен вокруг окопана земля. Двенадцать воротов и двенадцать рычагов подняли камень на платформу из толстейших бревен, в нижнем ряде которых вделаны медные желоба, а в них вложено тридцать медных шаров. Дорога укреплена сваями и фашинником, и на каждых 50 саженях вбиты столбы из корабельного леса для канатов от четырех воротов, и на каждом вороте сто рабочих. На камне устроена кузница, и сорок восемь каменотесов, стоя на камне, обтесывают, где надо, острые углы и зацепки. На самом верху — сигналисты-барабанщики для отдачи команды рабочим. Так тянули камень до берега пять месяцев. Дальше — погрузка на баржу, которую пришлось сначала затопить до уровня платформы, а потом поднять, выкачав воду. Труднее было выгрузить, потому что под Петербургом вода у берега глубока, барка дна не достает. Пришлось затопить ее на вбитые в шесть рядов сваи и устроить сходни из мачтовых деревьев с решетками, по которым и скатили камень на берег.
Нерукотворная здесь Росская гора,Вняв гласу Божию из уст Екатерины,Прешла во град Петров чрез невские пучиныИ пала под стопы великого Петра.
Так был блестяще выполнен план безымянного кузнеца, создавший славу двухимянному греческому проходимцу. И была выбита медаль в память этого события, с портретом Екатерины, изображением камня и надписью: «Дерзновению подобно».
На это величавое подножье въехала статуя работы Фальконета, когда сам художник, обиженный невниманием Екатерины и грубостями Бецкого, уехал во Францию. Она была торжественно открыта уже после того, как де Ласкари, выгнанный со службы, отправился на родину завершать свою скандальную карьеру.
* * *
И был еще маленький человек, связавший свое имя с историей Медного Всадника, обстоятельно изложенной в труде, которым я пользуюсь. Это — старый сельский дьячок Тимофей Краснопевцев[111] из села Чижова.
В селе Чижове родился светлейший князь Потемкин, сын небогатого отставного офицера. Когда Потемкин был только бойким мальчишкой Гришей, его обучал грамоте сельский дьячок, сам малограмотный, но добряк, вероятно, пьяница, как все добрые дьячки, но неплохой певец, о чем свидетельствует и его фамилия. Тимофей Краснопевцев не столько учил Гришу, сколько забавлял его пением. Учил он его недолго — шестилетним Потемкина отдали в обучение в Москву.
Больше его Краснопевцев и не видал. Гриша стал сначала большим, а потом и огромным человеком, ближайшим к царице вельможей и всесильным фаворитом. Тем временем сельский дьячок постарел, опустился, потерял голос и был уволен на покой. Покой его заключался в том, что ему стало нечего есть.
И вот побрел старик в Санкт-Петербург, где был у него родственник в Измайловском полку, бывший причетник, сданный в солдаты за какую-то провинность. Земляк земляку рад — устроил старого дьячка временно проживать в казарме. Дьячок слыхал, что его бывший воспитанник Гриша вышел в люди, но только тут узнал, что ныне до Потемкина простому человеку и не добраться. Однако приятели-солдаты убедили его написать вельможе письмо, и полковой писарь в том охотно помог: написал с завитушками и в стиле и на бумаге. В письме была просьба о помощи, причем упоминалось, что в свое время Гриша остриг у учителя косичку, и это сошло ему, Грише, безнаказанно, потому что учитель про это дело смолчал, не пожаловался родителям.
Письмо завернуто в тряпочку, тряпочка сунута за пазуху, и только нужно это письмо вручить в светлейшие руки. Пришел старик в Зимний дворец — и едва не попал на съезжую. Его уже потащили, да выручил молодой адъютант Потемкина, пожалевший старика и обещавший ему при случае передать письмо светлейшему в добрую минуту:
— А уж сам ты не ходи сюда, чтобы не вышло какой неприятности.
В казарме солдаты качали головами: «Попало письмо в канцелярию, добра из этого не выйдет, как бы не вышло худа!» И дьячок совсем приуныл, как вдруг однажды прислал Потемкин за стариком ездового с приказом явиться перед ясные очи.
Посадили дьячка в одноколку, привезли во дворец. Блестящая толпа, ленты, звезды, золотые кафтаны. Стоит дьячок ни жив ни мертв. Отворилась дверь, вышел сам в голубом шлафроке, с расстегнутым воротом, в стоптанных туфлях, в руках табакерка и розовый платок: настоящее светлое виденье. Конечно, дьячок — на колени.
— Здорово, старина! Зачем сюда пожаловал?
То ли в голосе что-то знакомое, то ли в чертах лица. И дьячок просветлел:
— Гриша? Да какой же ты стал большой и красавец!
Объяснил, не смущаясь, что вот служил пятьдесят лет дьячком, да за старостью, глухотой и глупостью теперь выгнан, — так нет ли какого другого подходящего местечка? Может, примет в придворную арапию или хоть в скороходы.
Потемкин подумал.
— Ну, а Петру Первому памятник видал ли?
— Как не видать, памятник отменный.
— Так вот что, старик, сходи посмотри, все ли он стоит на месте, да доложи мне.
Памятник стоял крепко, как стоит и сейчас. Поглядев обстоятельно, старик доложил Потемкину, что все благополучно. За блестящее выполнение поручения светлейшего был назначен Тимофей Краснопевцев первым смотрителем памятника, с жалованьем из доходов светлейшего князя Потемкина, стол, квартира и платье от него же.
Утром раненько, по привычке, вставал и брел на Сенатскую площадь. Петр на коне, рукой указывает вдаль. Громов камень целехонек, стоит крепко, не шатается. Обойдя кругом и все осмотрев внимательно, возвращался старый дьячок, а ныне смотритель, во дворец для доклада. Служба ответственная, но неутомительная, вполне доступная и старику.
На этом посту смотрителя Медного Всадника и умер Тимофей Краснопевцев.
НОСОВЫЕ ХРЯЩИ
В глазах иных — лишь презабавная, на наш же взгляд — печальная и трогательная история, послужившая сюжетом нижеследующего рассказа, произошла около 140 лет тому назад; несомненно, однако, что она и посейчас не утратила своей назидательности. Даже более: именно мы, живущие во Франции и вынужденно говорящие на чужом языке, лучше других поймем и оценим страдания молодого героя рассказа и невольный поступок девушки, избранницы его сердца. Прибавим, что отсутствие в документе, опубликованном в одном журнале прошлого века (интимное письмо), необходимых подробностей заставило нас восстановить игрою собственного воображения сцены и картины ушедшего быта.
