В одиннадцать часов три минуты отправлялся пароход. Пока Клингер, его жена и двое детей внимательно разглядывали причал, словно хотели напоследок запечатлеть в своей памяти места, где они довольно долго прожили, прежде чем, может быть, навсегда покинуть Европу, Якоб неподвижно смотрел вперед, на зеркальную гладь озера. Так Эрнест лишился возможности заглянуть в глаза Якоба в последний раз.
Надежно закутанный в теплое пальто, он смотрел туда, на озеро, прямо перед ним медленными кругами плавали два лебедя, то пропадая из виду, то показываясь вновь, и, когда они встряхивали головками, брызги летели в стороны с их белых шей, и казалось, что они покрыты не перьями, а мехом. Было холодно и ветрено, но снег больше не шел.
Все годы, пока он жил и работал в этом городе и почти каждый день проходил берегом озера, он никогда здесь не останавливался, но теперь остановился и посмотрел на воду; он сел на скамью и стал глядеть вдаль, но туман мешал рассмотреть противоположный берег, ничего не было видно, все потонуло в тумане. На середине озера, едва различимый, полз маленький белый пароходик, из его черной трубы поднимался белый дым.
Сколько часов, дней, недель прошло с тех пор? Он не считал: какая разница, сколько времени прошло с того октябрьского воскресенья, когда Юлиус Клингер пришел к нему, чтобы выговориться, чтобы рассказать о Якобе, любовнике трех мужчин и еще многих других мужчин, чьих имен и лиц они, к счастью, не знали, о Якобе, который тем временем умер где-то в далеком краю, там, куда Эрнест никогда не поедет, там, откуда он послал о себе последние вести, крики о помощи, которые быстро смолкли, потому что были лишены голоса, бестелесны, лишь строки на тонкой бумаге, гулкий отзвук из недр неведомого инструмента.
Клингер наконец встал и сделал движение, чтобы приблизиться к Эрнесту, словно хотел поцеловать его, но Эрнест отшатнулся. Нет, нет, просто смешно, если его будет целовать глубокий старик! Нет, отнюдь не враждебные чувства, а только старость его оттолкнула. Вражды он не чувствовал, ведь то, что случилось, произошло в давние, незапамятные времена, перед которыми уже опустился занавес. Они были сейчас столь же невидимы, как берег напротив, которого он разглядеть не мог, столь же чужды, как тот инструмент, из которого голос Якоба доносился едва слышным шепотом. И все же Эрнест знал, что туман вскоре неизбежно рассеется и обнажит горизонты дальнего берега. Но для этого опять должно пройти время.
Примечания
1
Юный и гибкий молодой человек с таким милым лицом, что просто прелесть (фр.). — Здесь и далее прим. пер.
2
С любовью (англ.).
3
Вероятно, имеется в виду ария «Adieu, notre petite table» из оперы Жюля Массне «Манон».
4
Здесь речь идет об ариетте Керубино из моцартовской «Свадьбы Фигаро».
5
Первой мировой.
6
Эту фразу Жюли произносит на французском языке, включив два немецких слова, произнесенные, по-видимому, на эльзасский лад: «Так это ты! Значит, я не ошиблась. Эрнест, малыш Эрнест! Черт побери! Это ты! Бошше мой!»
7
«Игрушки Жюли» (фр).
8
Как он был хорош, почтальон из Лонжюмо… (фр).
9
Элегия для струнного квартета итальянского композитора Джакомо Пуччини (1858–1924), написанная на смерть герцога д'Аоста.
10
Господь — Пастырь мой. Джек Майер. 1914–1966 (англ.).
11
Как-то вечером он уехал, почтальон из Лонжюмо, вот и все (Фр.).
