Над головой, над глазами, почти утыкаясь в них, мреял тонкий кривоватый палец.
Перст, блин, указующий! Несколько рук подхватили и понесли. Достаточно осторожно.
Во всяком случае, дополнительным причинением боли носильщики не озаботились. И на том спасибо. Положили, кстати, не совсем на пол. Кто-то подтолкнул ногой, на причитающееся еретику место, охапку соломы. Люди дружно наклонились и дружно отступили от тела. А Илья остался лежать, теперь уже открыв глаза насовсем, и не собираясь больше их закрывать, пока сами…
Возвращение в себя так обрадовало, что даже темный угол показался вполне сносным местом. И что, что твердо и прохладно? Он только что пережил нечто более страшное, нежели простые неудобства. Он, - Илья был в этом уверен, - только что пережил собственную смерть и воскрешение.
Как перед своим неожиданным переездом из центра зала в угол, был момент страха и КОНЦА, так теперь - эйфория от НАЧАЛА.
Опасаясь еще делать резкие движения, но не в силах побороть любопытства, Илья приподнялся на локтях, осмотрелся. В обе стороны тянулись однообразные ряды топчанов. На каждом - лохматая или не очень голова хомо сапиенса. В ближайшей к нему шевелюре запутались водоросли. Слипшиеся волосы висели толстыми прядями.
Показалось или нет, что в них кто-то копошится. Илья побыстрее перевел взгляд дальше. Смотрел пока руки ни устали. Мелко-мелко задрожавшие мышцы, потянули за собой боль в спине. Ах, он ее вспомнил и благоразумно улегся на солому.
Всплывало потихоньку. От проявления, так сказать: мраморная плита, Мураш, Горимысл… бег от преследователей, невозможная, перепуганная человеческим страхом собачонка… платформа, на которую веером летят белые брызги, из разрубленного щупальца и красные брызги из оторванной человеческой руки… УДАР!
Эйфория кончилась. Илья зашевелился, - чего валяться-то? - сначала перекатился на бок, потом встал на четвереньки, следом - на колени. О, так уже виднее.
Помещение, в котором он находился, было похоже на не доброй памяти лекарню Алмазной слободы, только больше и светлее.
Да ничего подобного! Не было тут света. Темень. Но он все равно видел. Ах, да! - мертвый колодец, куда их с Сергеем спровадил многоуважаемый Гаслан Алмазов.
Недостающее звено встало на свое место в череде воспоминаний. А в голове, вопреки здравому смыслу, закружилась старая-престарая, шкодная песенка:
Если взять сто грамм аэрозоля,
Что от тараканов и клопов
И добавить жидкость для мозолей,
Капнуть капли три "Шанель" духов.
Влить туда резинового клея
И добавить жидкость для ногтей.
С этого и грузчики балдеют,
А я лишь только вижу в темноте!
Вот так вот. Вижу! И монстрица не отъела этого моего видения. Хорошо бы еще чего полезного рассмотреть. Сергея или Руслана, например.
Грандиозное зрелище, когда человеческие руки воздвигли невидимую стену между ними и монстрицей, вышибло из головы дурную песенку, завертевшуюся уже как истеричная пластинка.
А над головой вздымалась готика. Шестигранные колонны улетали к куполу.
Стрельчатые окна темнели черными провалами ночного неба.
Из-за вечной дымки не видно звезд.
Никогда не видно звезд.
От чего-то именно этот факт навалился на Илью глухой тоской. Только дымка на небе, да пыль на земле - все, что ему осталось. Захотелось, скрутится в тугой ком, зажать собственный крик, да так и умереть, пока еще память о звездах не выветрилась, не стерлось видение чистого неба.
Он уткнул лбом в колени и зажмурился до боли в веках, до синих кругов перед глазами. В ушах толчками нарастал шум крови. Набат грозил разнести голову. Илья до боли сдавил ее руками. И тут сообразил: звуки извне не прорывались. Чтобы удостовериться, он поднял голову. Люди на топчанах ворочались. Ближайшая голова раскрыла рот, наверное кричала. Но он-то ничего не слышал! И тогда, от накатившего страха он сам заорал. Истошно, истерично, пронзительно.
К нему подбежали двое. Один держал в руке стеклянный фонарь со свечей внутри.
Другой - кувшин.
- Чего орешь? - спросил тот, что держал фонарь. Его товарищ молча поднес к губам страждущего сосуд:
- Попей. Легче станет.
Не сразу дошло, что он их слышит.
- Простите, - едва выговорил запекшимися губами. - Думал, оглох. Простите.
Очнулся - ни звука. Сейчас уже все нормально.
- Бывает, - отозвался водонос. - Речь еще отнимается, или зрение. Не надолго.
- Ты как? - осторожно спросил фонарщик, - Встать можешь?
- Попробую.
Илья напрягся. Нельзя сказать, чтобы боли не было вообще. Но то, что сейчас скребло и тянуло спину не шло ни в какое сравнение с предыдущими муками. Тогда его рвало на части, сейчас мягко-шершаво растягивало. Он вывернул руку и коснулся спины между лопатками. Под рубашкой бугрился широченный рубец.
Ну и ладно. С этим он как-нибудь сживется. Главное почти не болит. И встал.
Фонарщик отодвинулся. Водонос - наоборот подошел, поддержал.
- Айда к нам в угол. Посидишь маленько.
Идти было трудно, но с помощью водоноса, короткую, в два десятка шагов, дистанцию, по заполненному искалеченными людьми помещению, он все же одолел.
"Ординаторская" - место, где расположились на отдых братья милосердия, сильно отличалась от таковой в алмазовской лекарне. Там хлипкая занавеска отгораживала угол. Здесь имелось отдельное помещение с дверью. Ее едва притворили: мало ли кто еще заблажит.
Илье указали на топчанчик. Вольготно не разляжешься - узковат, коротковат.
- Устраивайся, вот, - махнул рукой водонос. - Посиди, поешь с нами, да иди себе на место. До рассвета перебудешь, а там уж и не знаю, куда тебя определят.
- А тут и знать нечего, - перебил его товарищ. - В темницу. Куда еще?
- Строго у вас, - подкинул Илья для затравки разговора.
- Ты только не болтни, что у нас обретался. Нам и так искупать еще и искупать.
- Провинились?
- Нарушили, - уныло подтвердил водонос.
- Тебя как звать-то? - спросил второй санитар, устанавливая лампу на край стола,
- Меня вот Родригой кличут, а его…
- Диего, по-здешнему, - представился парень.
- Не похожи вы на испанцев. Физиономии у обоих абсолютно рязанские.
- Обижаешь. Я из Подмосковья из самого ближнего. Бутово. Может, слыхал? - обиделся на рязанца Родриго.
- Сколько ты здесь? - спросил Илья.
- А что? - насторожился собеседник.
- Бутово - уже район Москвы.
- Ох-хо-хо. Как время идет! А ты, стало быть, недавно проявился?
- Ромка! С ума сбрендил, такое говорить?
Родриго-Ромка с опаской покосился на Илью, но пояснил:
- У нас положено говорить: воскресенец. Дома выходит помре, а тут воскрес - Чудо Господне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
