Разногласия между Друзом и Сеяном закончились на девятом году правления Тиберия смертью Друза, последовавшей после краткой болезни. Общество не было столь удивлено, как можно было ожидать. За два года до смерти он был консулом вместе со своим отцом. Не надо было быть пророком, чтобы предсказать несчастье. Все помнили, что Публий Квинтилий Вар исполнял консульские обязанности вместе с Тиберием в 13 г. до н. э., и все знали, что случилось с Варом. И Гней Пизон был консулом в 7 г. до н. э. вместе с Тиберием, и все знали, что случилось с Пизоном. И Германик был консулом вместе с Тиберием в 18 г., и все помнили, что случилось с Германиком. Когда четвертый человек, бывший консулом вместе с Тиберием, умер два года спустя, предсказатели только качали головой. Быть консулом в паре с Тиберием — зловещий знак. Кто будет пятым?
Вероятно, и Сеян следил за коллегами Тиберия по консульской должности. Ему предстояло еще раз наблюдать за этим в обстоятельствах более интересных для них обоих.
Удар был слишком тяжелым для пожилого человека. Смерть Друза была еще одним знаком злой судьбы, сметающей все надежды человека. Он вынужден был развестись с Випсанией, чтобы жениться на Юлии, ставшей причиной многих его бед. Ему пришлось обойти собственного сына Друза и усыновить Германика в качестве своего преемника. Германик умер… Мы видели, при каких обстоятельствах, а теперь судьба вырвала и Друза. Его собственный сын теперь никогда ему не наследует, будут другие люди, более или менее — скорее менее — близкие и незаинтересованные в методах и идеалах правления, столь много значивших для Тиберия.
Смерть Друза обозначила этап в жизни и характере Тиберия. В глазах других людей он весьма легко перенес тяжесть утраты[45] и отказался прервать исполнение государственных обязанностей на долгое время официальных похорон. Однако он никогда уже не был прежним Тиберием. Скрытые в нем чувства породили желание удалиться от мира и жить в одиночестве. Он, как и прежде, появлялся в сенате и мягко отвергал знаки соболезнования. Не упрекая тех, кто поступал иначе, он (по его словам) искал утешения в работе. Возможно, он думал, что для сената это не такое уж большое горе, и, вероятно, сенаторы это чувствовали — чем меньше они сожалели в душе, тем больше старались внешне выказать свои соболезнования.
Если Тиберий и был причастен каким-то образом к трагедии Германика, к смерти сына он ни в коей мере не был причастен. С обычной своей невозмутимостью следуя здравому смыслу, он обошел своего внука, сына Друза и Ливиллы, в пользу сыновей Германика и Агриппины, возраст которых более подходил для назначения их наследниками. Соответственно они были приведены консулами и предстали перед Тиберием. Он обратился к ним с краткой речью, которая потрясла сенаторов до слез.
Он сказал им, что после смерти отца он поручил их заботам дяди. Теперь, когда Друз ушел из жизни, он просит сенат перед страной и ее богами встать на защиту интересов внуков Августа. «Для вас, Нерон и Друз, сенаторы заменят отца. По праву вашего рождения отныне ваши удачи и ваши неудачи касаются всего государства» (Тацит. Анналы, IV, 8).
Агриппина не смягчилась. Если Тиберий надеялся, что этим действием он в какой-то степени перебросит мостик к взаимопониманию, его ждало разочарование.
Похороны Друза были отмечены необычными изображениями предков. В траурной процессии несли изображения Энея и альбанских царей, а также Атта Клауза и сабинских предков дома Клавдиев.
Еще одна пара требовала внимания Тиберия. Сеян обратился к нему с письменной просьбой жениться на вдове Друза Ливилле. Он уже развелся с Апикатой, чтобы устранить все официальные препятствия на этом пути.
Это, однако, было слишком. Тиберий подробно ответил ему, предупреждая, что женитьба на Ливилле не будет для него безопасной. Сам он не станет препятствовать тому, что задумал Сеян, но, хотя он и не знает его намерений, он уже позаботился о продвижении Сеяна. Он может рассчитывать на любую должность, и в положенный срок он об этом узнает. Это письмо исполнено столь дипломатично, что позволяет предположить его подлинность.[46] Ответ озадачил Сеяна, поскольку он означал руководство к действию. Что именно опасного было в том, чтобы жениться на Ливилле? Письмо, кажется, намекало на то, что у Тиберия есть для Сеяна нечто лучшее. В действительности это могло предполагать любой поворот событий. Оно могло означать и то, что аристократ Тиберий не хотел вводить «Сподручный Инструмент» в круг августейшей фамилии. Сподручный Инструмент стал размышлять о других путях и способах для достижения своего плана.
Все шло к тому, что Тиберию придется покинуть Рим.
План этруска жениться на Ливилле и стать отчимом детей императора с треском провалился. С другой стороны, с усыновлением детей Германика в качестве наследников империи перед Агриппиной рисовались перспективы будущей власти.
Однако если посмотреть на ситуацию в целом, на стороне этруска было множество преимуществ. Тиберий получил много жизненных уроков, но выучил ли он самый горький из всех — о вероломстве и предательстве? Для Сеяна, разумеется, дело представлялось в более выгодном цвете. Сам он не видел ничего дурного (а он, без сомнения, это учитывал) в том, чтобы ввергнуть себя в ту высокую интригу, в которой столь преуспели Гай Юлий Цезарь и Август. Если он смог провести искусного и проницательного Тиберия, какой закон может его остановить?
Положение Агриппины было уязвимым, и, если уничтожить ее и сыновей, для этруска откроется прямой путь к вожделенной цели. Тиберия нельзя было натравить на Агриппину простыми и прямыми средствами. Назначив ее сыновей своими наследниками, он был непреклонен в намерении довести это до конца. Следовательно, должны быть использованы другие средства. Императору можно было внушить, что сторонники и друзья Агриппины в сенате представляют политическую угрозу. Агриппину, с другой стороны, следовало убедить в том, что кампания против ее друзей в сенате направлена против нее лично. Брешь между ними следовало увеличивать, пока она станет непоправимой. И за все, что произойдет, следовало переложить ответственность в глазах людей на Тиберия. Сам Сеян мог с некоторой долей иронии сознавать, что он действительно представляет собой Сподручный Инструмент. Возможно, настанет время, когда он сможет отказаться подчиняться Тиберию и встанет на сторону жертв тиранического режима.
И это были не пустые мечтания. Мы бы содрогнулись, узнав о том, какую политическую интригу он задумал для достижения своей цели, используя ее для дискредитации Тиберия и очернения его имени, однако потерпел неудачу.
Агриппина была лишь невежественной и страстной женщиной, не ведавшей, что попала в политические сети войны гигантов и использовалась как оружие в борьбе, в которой никогда не могла победить, поскольку не осознавала своих подлинных роли и положения. От нее требовали лишь быть еще подозрительней, неразумнее и более неудовлетворенной, чем она была, и она пошла на все ради своих детей — не нуждавшихся в этой жертве, поскольку Цезарь сделал их своими наследниками и дал все необходимые права. Она уже предлагала передать управление империей в руки сената. Олигархи всячески приветствовали такого союзника. Они восхищались патриотизмом, который столь многим жертвовал ради их интересов. Сенат чтил память о доблести того, кто согласился быть пешкой в их игре, в отличие от тех, кто на это не пошел. И в самом деле, в истории именно пешки порой получают многие регалии и становятся известны потомкам. Тем же, кто обладает более развитым чувством собственного достоинства, выпадает более трудная судьба.
Несмотря на то что интрига была бы исполнена даже в отсутствии Агриппины, все же дала повод именно она, отказываясь поверить в искренность Тиберия. Вероятно, от нее пошла та невероятно суровая критика вымышленного образа Тиберия, что, покончи он с собой в знак примирения, за этим все равно подозревали бы скрытые мотивы.
Перенос центра борьбы в Рим был отмечен несколькими событиями. В первые восемь лет правления Тиберия было лишь пять судов по обвинению в государственной измене. В следующие шесть лет после смерти его сына Друза их уже было двадцать. В тот год Сеян предложил предпринять некоторые упреждающие шаги, с которыми согласился Тиберий. Преторианская гвардия, до тех пор разбросанная по лагерям в окрестностях Рима, теперь была сосредоточена в укрепленном постоянном лагере в самом Риме… Эти меры имели далеко идущие последствия. Объяснением стало то, что охрана принцепсов теперь осуществлялась надлежащей воинской силой, которая всегда была под рукой. Вместе с тем появилась возможность, используемая довольно долго и выявленная лишь годы спустя — слишком поздно для умного дипломата, впервые предложившего этот план. Теперь Рим, а вместе с ним и принцепсы находились в руках военных и человека, который ими командовал.
