– Извините, что я вас не встретил и не провел без досмотра… не хотелось беспокоить по пустякам англичан… все-таки они тут хозяева.
Молодец, Рэй, конспирация – прежде всего, это и Ландера поставит на место, а то, небось, он тоже решил, что нас встретят с оркестром.
Молодой водитель с военной выправкой открыл двери, я занял место на козлах рядом с кучером, вспомнив о своих наставлениях Челюсти, сидевшему всегда с шофером: “Не совсем это прилично, Николай Иванович, в этом есть налет затхлого провинциализма, на прогнившем Западе все солидные люди сидят только на заднем сиденье!” Между прочим, через неделю он уже сидел за спиной у водителя, послушал умного человека, надо отдать ему должное. И на риск небольшой шел: Маня всегда сидел на козлах, и по нему равнялись остальные настоятели – демарш Челюсти привел их в состояние шока.
Мы медленно ползли от Хитроу к центру, перебрасываясь время от времени плоскими остротами.
Я уже прокручивал в мозгах сладкий фильм о предстоящем ужине с непременным “гленливетом”, куском мягкой малосольной семги, грушей авокадо с креветками, успокоительным супом из бычьих хвостов – желудочный сок заливал чрево, как Ниагара.
– Я очень рад, господа, что вы благополучно прибыли… очень рад. Вы, Алекс, наверное, очень устали с дороги, вам надо отдохнуть. Я сейчас устрою вашего друга в гостинице, номер уже заказан, а шофер отвезет вас домой.
Лимон выжали и вышвырнули в помойное ведро, даже не угостив за труды, – убил бы я этого скупердяя, впрочем, делал он это не из жадности: меня сразу решили отсечь, да и зачем я был нужен, не в правилах разведки сводить вместе сразу двух агентов.
Около отеля мы распрощались и уже двинулись в Хемстед, когда на пути встала тусклая физиономия коллеги Хилсмена Вика, испещренная вдоль и поперек морщинами, огромное печеное яблоко, зажатое очками. Он провел меня на консквартиру рядом, где я записал на магнитофон всю повесть о поездке в Каир и встречах с Ландером, – сейчас три машинистки перепечатают со скоростью света всю эту абракадабру, и Вик подсунет мой отчет Хилсмену.
Сорванный ужин и мрачные мысли о выжатом лимоне давили на меня, тут еще вспомнилось, как меня обмишурила Матильда, а вдобавок ко всему у самого дома я вдруг поскользнулся на совершенно ровном асфальте и картинно рухнул в лужу, воздев ноги к небу, словно мистер Пиквик на катке. Дом встретил меня глухой тишиной, я подумал, что нужно купить попугая – живности мне всегда не хватало, – и набрал телефон Кэти. Мгновенного и страстного свидания не получилось, говорила она со мной холодно и отстраненно, будто все эти дни я sowed my wild oats[47]. Где вы, Пенелопы, Ярославны и Лорелеи, верно прядущие мужнины носки и бегущие к двери, лишь заслышав далекие звуки шагов? О, бедный дядя Том, ты умрешь в своей хижине, пропахшей куревом и водкой, так и не познав женской преданности! Римма тоже никогда не ждала меня, даже если знала о дате моего приезда, не пекла праздничный пирог, не зажигала свечи и не ставила в центр стола внушительную свиную ляжку, обложенную молодым картофелем с укропом. Никто не ждал бедного дядюшку Тома – неужели ничего в жизни больше не оставалось, как мчаться в Сохо на поиски Черной Смерти – Утоли-Моя-Печали?
Спина ныла после позорного падения в лужу, и пришлось открыть желанный “гленливет”. Но пить я не стал: пить хорошо в минуты побед и душевного подъема, на виноградниках Шабли и после взятия планки с первой попытки; сейчас пить я не стал, черт с ними со всеми, одна поездка в Каир стоила трех лет жизни, пора подумать о здоровье, открыть новую страницу в жизни, регулярно ходить в бассейн, делать утреннюю зарядку с гантелями, выезжать каждый день на прогулки в Ричмонд-парк, обнимать там оленей и играть в гольф с выжившими из ума сквайрами.
Я еще раз позвонил Кэти и голосом кошки, съевшей чужое мясо, тактично пожаловался на свое болезненное состояние (журчал я, как горный ручеек в необъятных Андах), граничащее с желтой лихорадкой, – о грязный Каир! – один вздох, другой, по идее, она уже видела мой обострившийся нос и смертельный цвет щек.
– Ты был в Каире? – голос ее оживился.
– И кое-что тебе привез… Зачем нам ссориться, Кэти? Жизнь так коротка, мы любим друг друга, конечно, в прошлый раз я был не прав, прости меня! Если бы ты знала, какие удачные контракты я заключил…
Она обнадеживающе подышала в трубку, но позиций не сдала, несмотря на все мои увещевания.
– Я тоже неважно себя чувствую, давай созвонимся завтра…
Нет, звезды сегодня не располагали к удаче, все шло шиворот-навыворот, не случайно я шлепнулся в лужу, плюнь на все, Алекс, залезай на диван, укройся теплым пледом и лежи, не бухти! Вся наша жизнь качается между радостью и бедою и уравновешивается в конце концов самым невероятным образом. Плати, брат Алекс, падением в лужу за удачное приземление самолета, которое стоит подороже, – вот тебе и баланс, и равновесие на весах жизни и смерти. Застыли они, чуть-чуть покачнулись – ты сделал свое дело в Каире, и одна чаша взлетела вверх. А вторая… Закрой двери и окна, Алекс, жди грозы и шаровой молнии, и вообще лежи тихо под пледом, и не рыпайся, не высовывай носа из дому в этот вечер, дай весам постепенно возвратиться в норму с помощью разной мелочи, вроде несварения желудка, севшего аккумулятора, фунта гнилых орехов, подсунутых на рынке в Портабелло, читай свои газеты, Алекс, опять они, гады, хают Мекленбург за военную угрозу и нарушение прав человека, а Мекленбург тоже не лыком шит и вставляет в ответ возмущенному Западу те же обвинения.
Часы пробили одиннадцать тонким расстроенным голосом, и я начал медленно отходить ко сну, гоня от себя паскудную тень Бритой Головы (он в последний момент вдруг залез в коробок) и призывая туда толстую бабу, которая торговала урюком, сидя на крыльце и высоко задрав юбки, было это в далеком эвакуационном детстве, сидела она враскорячку, и мы, пацаны, располагались около нее на земле и жадно всматривались в темную бездну, обтянутую голубыми трусами, притворяясь, что поглощены расчерчиванием земли для игры в “ножики”. Баба являлась ко мне во сны регулярно лет до восемнадцати, потом исчезла, словно обиделась на что-то, и появилась, как ни странно, совсем недавно, после возвращения из Мекленбурга. Сгорал я от стыда, но все равно лез почти под самое крыльцо и предавался грешным созерцаниям.
Баба уже рассаживалась на крыльце и раскладывала на полотенце грязноватый урюк, когда раздался телефонный звонок. Я даже плюнул от злости: кому понадобился Алекс в эту пору? Трубка ответила короткими гудками, я подождал немного, думая, что это звонил Хилсмен или раскаивающаяся Кэти (с ужасом я представил, как она вдруг примчится ко мне и нужно будет вставать и причесываться. Боже! Как я устал от всего этого!). Но второго звонка не последовало, и я с удовольствием залез под одеяло, воссоздавая картины крыльца и урюка.
Меня разбудил звонок в два часа ночи.
– Извините, господин Уилки, – голос был хриплый и сдавленный. – Это говорят из полиции. Вашу машину, которая стоит у дома, задел пьяный водитель. Вы не могли бы на несколько минут спуститься вниз?
Я быстро натянул на себя спортивный костюм (мекленбургская привычка, в последнее десятилетие там прочно вошли в моду такие костюмы, их носили дома, на курортах и в поездах с таким же самозабвением, с каким после войны носили пижамы) и выскочил на улицу. Моя машина стояла на обычном месте по другую сторону улицы, ярдах в ста от подъезда, ни одной человеческой фигуры не крутилось вокруг.
Лишь только я сошел с тротуара, направляясь к своей машине, как раздался мощный рев мотора, словно взлетал в воздух самолет, и справа полетела на меня черная громада с потушенными фарами. Доля секунды – и лежать бы раздавленному Алексу с раскроенным черепом, окропляя гениальными мозгами хемстедские булыжники!
Но реакцией я всегда владел первоклассной (в волейболе успевал взять мяч почти у земли, дядьку на тренировках по самбо сбивал с ног прежде, чем он успевал двинуть рукой), рванулся, как спринтер на финишной ленточке, грудью вперед и почувствовал легкий удар по бедру, сбивший меня на землю. Тип за рулем тут же дал задний ход, пытаясь переехать меня колесами, но не на дурака напал: покатился Алекс быстрым колобком к другой стороне дороги.
Водитель газанул, но я успел разглядеть некую миледи в собственном, очевидно, чулке, натянутом на голову в стиле грабителей банков, – на дикой скорости она домчалась до поворота и, визжа тормозами, скрылась за углом. Марка машины показалась мне какой-то допотопной, хотя, катаясь по асфальту, я при всем желании не мог фиксировать детали.
Нет, сегодня на моих звездах стояла каинова печать, весы жизни и смерти раскачивались опасно.
Как ни странно (а может быть, это вполне естественно?), настроение мое, как и у любого уцелевшего смертного, резко пошло вверх; чуть прихрамывая, я направился домой, содрал с себя замызганный любимый костюм и залез в ванну.
