Осмотрительность эта принесла свои плоды. После того, как силы темные были повержены на Ключевом поле, Авксентий смог избежать всяческих подозрений со стороны царя и его помощников. Темный чародей не стал выдавать Ипатова, по всей видимости, рассчитывая на его помощь в будущем.
Новой встречи с ним боярин боялся, зная, что ради сохранения тайны своей придется поддержать Велигора, чего бы тот не попросил, — любой риск, связанный с этим, был несравнимо меньше, чем прямой отказ. Но время шло, колдун не появлялся, и Ипатов постепенно успокоился. Говорили даже, что чародей силу свою волшебную потерял, а потому и вовсе страшиться его смысла не имелось.
«Уж не снова ли связался хозяин с колдуном? — вспыхнула в голове Трофима догадка. — Теперь понятно, отчего такая секретность».
— Ты меня с бесами мелкими не равняй, — отвечал Монстр.
«И правда, мысли читает», — охнул про себя рыжий. Однако открытие это, как ни странно, не встревожило доморощенного любомудра, напротив, даже немного успокоило. Иначе пришлось бы признаться, что он, Трофим, давеча размечтался о покорении Москвы вслух, сам того не заметив, — а болтливого слугу боярин Ипатов не стал бы держать.
Тот факт, что рыбоглав мог заглядывать ему в голову, рыжего нимало не смущало. Коли прочтет там, на страницах разума его, что виду мерзкого, пахнет гадко, да пузыри слюнявые пускает, — сам виноват. Пусть рожу свою, водорослями заросшую, прячет — может же, если захочет.
— Колдун Велигор давно из Москвы уехал, говорят, в Тверь подался. Ищет там знания темные, чтобы силы к нему вернулись. Да только зря старается — сколько всего уже не перепробовал, ничего не помогло. Не думай о нем. Меня послал царь речной. Должен я передать твоему хозяину этот сверток, в обмен на одну услугу, о природе которой тебе знать не положено.
И верно — откуда ни возьмись, появился в его руках пакет завернутый.
— Что внутри? — спросил рыжий, не из любопытства, и даже не от желания показать себя человеком ученым, везде напряженно ищущим истину потаенную. Уж больно странным выглядел незнакомец, с мордой его рыбьей, да запахом болотным. То, что от подобной образины получено, хорошим быть никак не может, — рассуждал Трофим, и даже те, кто обычно подсмеивались над привычкой его мудрствовать, не смогли бы никак поспорить.
— А зачем знать тебе? — спросил рыбоглав. — Может, там сердца человечьи, из груди заживо вырванные. Или руки девственниц, топором плотницким отсеченные. А мож, хворост посуше, хозяину твоему на растопку, печь топить да чаи согревать. Тебе-то какое дело, мыслитель снежный?
Монстр испытующе посмотрел на Трофима. Один глаз твари повернулся налево, другой направо, потом медленно вытек.
— Но, впрочем, тайны особой делать из поручения твоего не хочу. Коли боярин Ипатов тебя сюда отправил, значит, доверяет всецело, и возражать против моей откровенности не будет. Да и что сказать — одного того, что ты здесь был, меня видел, говорил со мной, из рук моих пакет запечатанный принял — всего этого довольно вполне. Узнаешь ты теперь чуть меньше или чуть больше, особой роли не играет. А потому дозволяю тебе пакет открыть, да поглядеть, что внутри.
Слова эти Трофиму смелости не прибавили. Почудилось ему, что новый ком снега — не то, что в лицо, прямо за пазуху ему запихнули. Секреты хозяйские хранить всегда непросто, а коли при этом сам в темные дела замешался, то тем паче.
— Чего же ты ждешь? — подталкивал его рыбоглав. — Узел не заговорен, простенький совсем. Распутаешь запросто, а потом снова завяжешь. Коли по каким-то причинам не хочешь, чтобы Ипатов о твоем любопытстве прознал, — так он в неведении и останется. А так, можешь просто перерезать, дело недолгое.
Скосил глаза рыжий на пакет, уже на телеге лежавший, и почудилось ему, что зрачки его, словно у водяного, тоже в разные стороны вертеться стали. Охнул он, едва пакет не уронив, и хотя по спине ледяные струйки текли, руки, словно жаром обдало, — будто не до пакета простого дотронулся, а до железа раскаленного.
— Нет уж, — воскликнул он. — Мне Авксентий Владимирович доверяет всецело. Доверия его я не нарушу и не предам. Отдам ему пакет в целости, не поврежденным. Что же до тебя, потроха протухшие, — то, Бог даст, больше не увижу тебя никогда в жизни.
Захохотал рыбоглав, и в то же мгновение водой обратился. Журчащим водопадом опал, в снег впитался, и только смех его, удаляясь, слышался.
Как было оговорено, рыжий слуга с утра доставил повозку с пищалями, луками, стрелами в расшитых чехлах-саадаках, двойными панцирями, наручами, рукавицами да шлемами. Кроме того, каждому предназначались щит, сабля, палаш, кинжал и копье.
Спиридон, сияя от восторга, с помощью Алешки, — не менее потрясенного богатством воинских приспособлений, и тащившего то рукавицы, то шлем, — перенес привезенное в сени, прикрыв эту груду, чтобы не видела Аграфена. Одно дело знать, что лежит оружие, а совсем другое — воочию увидеть смертоносность того, с чем придется иметь дело мужу и сыну.
Разгрузившись, Трофим с трудом вытащил из телеги и передал Петру тяжелый, тщательно упакованный и увязанный сверток, приняв который, кожевник едва не уронил, не ожидая такой тяжести.
— Что это? — с удивлением спросил он у слуги.
Тот, вертя круглой головой по сторонам, чтоб не услышал кто, сообщил, что содержание поклажи ему неведомо, но ждет ее как можно скорее сам Максим Грек, которому и велено отнести ее. А поскольку Адашев сильно Петра хвалил, то выполнить это ему и поручено.
С этими словами, попрощавшись, сел Трофим в возок и уехал к своему хозяину. Петр, оставив сверток на крыльце, вошел в дом, чтобы позвать Спиридона. Одному было сверток не донести, да и знал ремесленник, что сын будет рад увидеть мудреца, — так же, как и он сам.
Максим был известным богословом, учился в Италии, принял пострижение на Афоне, в Ватопедском монастыре. Был приглашен в Москву великим князем Василием III, чтобы перевести на русский язык Толковую Псалтирь. Ученый, мудрый, добросердечный человек, он выступал против лихоимства, наживы власть имеющих за счет бедных, бесправных людей.
Петр вспомнил первое свое посещение ученого старца в Симоновском монастыре, его келью, наполненную книгами, рукописями и древними свитками, разных людей, собиравшихся возле него как возле учителя, знающего ответы на многие вопросы. Перед ним предстало смуглое лицо монаха, темные, все понимающие глаза, седые брови, усы и неожиданно черные волосы. Вспомнилась помощь, которую тот оказал Петру.
Кожевник поторопил Спиридона, набросил полушубок, надел шапку, взял крепкую веревку, чтобы приспособить сверток за спиной. Путь предстоял неблизкий, Петр хотел вернуться до ночи, потому шли лесом споро, стараясь выбирать тропинки, протоптанные дровосеками да охотниками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
