Наконец я потрясенно осознаю: я сделала все что возможно за столь короткий срок. Стоять спокойно после отчаянной спешки почти невозможно, но я заставляю себя обвести взглядом все полотна: мой величайший и ужасающий труд.
«Надо отнести все это в центр поселка», – говорю я Чжан Цзин.
Широко раскрыв глаза, она оценивает масштаб моей работы. Она наблюдала за мной все это время, но только теперь решается заговорить.
«Это действительно правда, да? – спрашивает она наконец. – Все это? То, что случилось с теми людьми. Что случится и с нами».
«Да», – подтверждаю я.
«Ты ничего не говоришь про слух, – замечает она. – Разве это не важно?»
Чуть поколебавшись, я отвечаю:
«Для судьбы нашего поселка – нет. Позже мы сможем разобраться с тем, что происходит со мной. А сейчас нам надо помочь остальным».
Чжан Цзин кивает, соглашаясь со мной.
«Скажи, что мне делать, сестричка».
На мгновение любовь и вера, отразившиеся в ее взгляде, настолько меня потрясают, что я готова сломаться и разрыдаться. Я прячу свое смятение, крепко обнимая ее, чтобы она не увидела, как я смахиваю слезы. Когда я наконец отступаю назад, то, надеюсь, выгляжу более уверенно, чем себя чувствую.
«Ладно, – говорю я ей. – Теперь нам надо вывесить все это в центре поселка».
Эта задача сложнее, чем можно подумать. Хотя большая часть слуг держится рядом с кухней, охраняя запасы продуктов, все равно остается опасность, что кто-то из них забредет в то крыло, где находится студия. Из-за этого выбираться из здания приходится с особой осторожностью. Не меньшую трудность представляет собой обращение с самими полотнами. Хотя обычно подмастерья подправляют отчеты утром, большая часть работы успевает подсохнуть за ночь. Сейчас нам с Чжан Цзин надо заботиться о все еще влажных красках и туши, следить за тем, чтобы не испортить надписи и изображения, над которыми я столько трудилась.
Нам приходится сделать несколько ходок. Я никогда не считала этот каждодневный утренний переход особо долгим или трудным, но сейчас, повторив его несколько раз в моем нынешнем состоянии, я начинаю думать, что он почти такой же выматывающий, как спуск с горы. В центре поселка ночуют многие попрошайки: они теснятся друг к другу, чтобы согреться. Мы стараемся обходить их и не тревожить, но при виде их мне становится тошно: я понимаю, насколько вероятно то, что другие наши люди – в том числе и Чжан Цзин – разделят их судьбу, если мы ничего не предпримем.
Мы с Чжан Цзин заканчиваем выставлять мой отчет как раз к тому моменту, как небо на востоке становится фиолетовым. Скоро поселок начнет просыпаться. Скоро все увидят то, что я создала.
«Тебе надо вернуться, пока никто не знает, что ты в этом участвовала, – говорю я сестре. – Иди, проснись вместе со всеми, позавтракай, как всегда. А потом посмотрим, что будет».
Моя сестра одаряет меня милой грустной улыбкой.
«Я предпочту остаться рядом с тобой. И потом, на завтрак еды нет».
Ее слова меня потрясают. Я опускаюсь на колени прямо на помосте и, развязав дорожный мешок, достаю часть продуктов, которые захватила с собой, чтобы показать остальным. При виде еды Чжан Цзин шумно вздыхает: по ее глазам видно, насколько она голодна. Я отдаю ей немного плодов и последнюю булочку.
«Возьми и иди обратно, – настаиваю я. – Я знаю, что ты на моей стороне, но мне будет спокойнее, если ты вернешься домой. Не знаю, как остальные отнесутся ко всему этому – и ко мне. Особенно если решат, что это из-за меня у них нет еды».
Я снова завязываю мешок, а Чжан Цзин накрывает мою руку ладонью и легонько ее сжимает.
«Если я тебе буду нужна, скажешь».
«Обязательно. А сейчас твоя главная помощь мне – это оставаться в безопасности».
«А это что?» – спрашивает она, указывает на красный промельк у меня в мешке.
Я сжимаю край красного шелкового платья и с переполненным сердцем вспоминаю Ли Вэя.
«Риск, который обернулся удачей. Будем надеяться, что сейчас тоже так будет. А теперь иди».
Еще раз стремительно и крепко меня обняв, Чжан Цзин послушно убегает по главной поселковой улице к училищу. Я понимаю, что мне, наверное, тоже следовало бы поесть, но в кои-то веки у меня совершенно нет аппетита. Я слишком взвинчена, нервы у меня напряжены до предела. Я заставляю себя выпить воды и сажусь, поджав ноги. Наблюдая за тем, как небо светлеет, я дожидаюсь пробуждения поселка.
Первый человек, которого я вижу (не считая спящих попрошаек), – это фонарщик. Он плетется по главной улице со своим факелом, пытаясь подавить зевоту. Обычно в нашем поселке он просыпается первым и зажигает разнообразные фонари, которые освещают дорожки до восхода солнца. Добравшись до центра поселка, он застывает на месте: он меня узнал и, конечно же, вспомнил обо всем, в чем меня обвиняют. Потом его взгляд медленно переходит на отчет, рядом с которым я сижу. Хотя сейчас еще очень рано, четкие черные каллиграфические надписи хорошо видны. Он читает, и, по мере того как его взгляд перемещается по моим записям, у него начинает отвисать челюсть.
Закончив, он ничего мне не говорит, но я ясно вижу его изумление. Факел выскальзывает у него из рук и бесполезно горит на утрамбованной земле. Он разворачивается и со всей доступной ему скоростью убегает в жилую часть поселка.
Вскоре в центре начинают собираться остальные. Некоторые из них – это те, кто вышел по обычным утренним делам. Другие приходят поспешно: я подозреваю, что они узнали обо мне от фонарщика. Вести распространяются быстро, и, когда я вижу поспешно приближающихся старейшин, вышедших из дома задолго до обычного времени, я понимаю: мое присутствие и неожиданное творчество полностью поломали обычный распорядок дня нашего поселка. Чжан Цзин стоит с другими слугами позади подмастерьев, и, к моему огромному облегчению, на нее никто особого внимания не обращает.
Толпа растет, и вскоре мне уже кажется, что здесь собрался весь поселок. Я много раз стояла на помосте перед всеми, рядом с завершенным отчетом. Однако сегодня я впервые привлекаю столько же внимания, что и полотна. Я стараюсь встречать чужие взгляды как можно спокойнее, гордясь тем, что сделала – и с помощью краски и туши, и самим недавним путешествием. Я не отказываюсь от своих действий и своего желания помочь этим людям.
Долгое время собравшаяся толпа просто рассматривает меня и мое повествование. Время от времени чьи-то руки коротко трепещут в разговоре, но по большей части люди просто пытаются сжиться с тем, что я им говорю. Это придает мне смелости, и я выхожу вперед, чтобы обратиться к толпе. Сначала я считала, что позволю своей работе говорить за меня, но теперь поняла, что мне надо прибавить к ней и свое собственное воззвание. Мне страшно стоять перед всеми этими людьми, но я напоминаю себе, что не имею права оказаться трусливее Ли Вэя, который сейчас в плену у горожан. Я не знаю, что происходило после того, как его захватили солдаты, но отказываюсь думать, что он сейчас в какой-то жуткой тюрьме… или мертв. Я черпаю силы в мысли о том, что он просто ждет в одном из шатров Нуань, – ждет, чтобы я с нашими людьми к нему присоединилась. Или, может, он сбежал и уже планирует новую жизнь, освободившись от всех этих проблем. Воспоминание о его лице и решительном взгляде поддерживает меня, и я говорю.
«Все, что вы здесь видите, – правда, – сообщаю я толпе знаками. – Вот что мы с Ли Вэем узнали за последние несколько дней, ради чего рисковали жизнью. Город вас обманывает. Нам нужно собраться вместе и придумать, как спастись и обеспечить себе будущее. Я понимаю, что это тяжело слышать. Я понимаю, насколько это потрясает. Но мы не можем позволить страху – и городу – и дальше нами управлять. Даже если это кажется недостижимым, выход есть… Если мы объединимся и будем действовать сообща».
Мои руки медленно опускаются, и я с болью в сердце вспоминаю мужественное, красивое лицо Ли Вэя и как он говорил мне: «Нам неплохо удается совершать невозможное». Я заставляю себя стоять перед своими соотечественниками спокойно и серьезно.
Сначала мне никто не отвечает. Кажется, они снова пытаются освоиться с тем, что я им сказала. У меня в душе просыпается надежда, и я осмеливаюсь поверить, что люди прислушались ко мне, верят мне… и что нам удастся найти разумный путь к спасению.
Оказывается, я ошибаюсь.
Глава 16
Какой-то малознакомый мужчина, старый шахтер, первым приходит в движение. Он выскакивает на помост и, сорвав кусок моего отчета, швыряет на землю. Пока я говорила, напряжение в толпе нарастало и бурлило, и одного вызывающего поступка оказывается достаточно, чтобы начали действовать все. Воцаряется хаос.
Люди вспрыгивают на помост и набрасываются на остальные части моего отчета. Кому-то достаточно просто его сорвать, другие яростно его уничтожают, разрывая на мелкие кусочки. А кого-то отчет не интересует вообще: им нужна я. Неожиданно мне приходится думать не о том, как передать остальным мое послание. Мне надо думать, как выжить.
