В том же 1896 году, когда Циолковский опубликовал свою статью о возможности космической связи, петербургский физик Александр Степанович Попов передал без проводов два первых слова: «Генрих Герц», воздав должное своему замечательному предшественнику. И кто знает, быть может, моргая вспышкой в миллион раз более яркой, нежели Солнце, алое пламя квантового генератора пронесет через черноту космоса другое имя – «Константин Циолковский».
12. Первый старт
Ничто не приходит само собой. Не были исключением из этого правила и размышления Циолковского о технике космического полета. Они возникли почти одновременно с идеей послать сигналы на Марс после того, как Константин Эдуардович прочитал брошюру петербургского изобретателя А. П. Федорова с длинным, но точным названием «Новый способ полета, исключающий атмосферу как опорную среду».
Ссылка Циолковского на эту брошюру общеизвестна. Общеизвестно и то, что Константин Эдуардович сравнивал ее с яблоком, толкнувшим Ньютона к открытию всемирного тяготения. Но, сознаюсь, лишь приступив к работе над подробным жизнеописанием Циолковского, я прочитал эту тоненькую книжицу. Ее страницы объясняют многое, и прежде всего заставляют задуматься о сходстве судеб двух людей, никогда не знавших друг друга. Несмотря на то, что Федоров жил в Санкт-Петербурге, столичному изобретателю было ничуть не легче, нежели провинциальному,
«Дело воздухоплавания, – писал Федоров, – серьезное дело, требующее для своего осуществления громадного труда, громадных материальных издержек и, во всяком случае, по выражению нашего знаменитого поэта, „не по плечу одному“. Поэтому-то целью настоящей брошюры и является желание ознакомить с сущностью моего изобретения всех интересующихся делом воздухоплавания и найти средство для этих последних в осуществлении моего проекта.
Лишь худое дело боится света, а для хорошего чем больше его, тем лучше. И потому я с благодарностью приму всякое указание на ошибки и темные стороны в моем проекте, могущие найтись в нем, как и во всяком деле, и на каждое замечание отвечу, по возможности, письменно или печатно. Также, сознавая невозможность одному справиться с осуществлением моего проекта, я буду глубоко признателен каждому, кто выразит желание поддержать мое дело своим авторитетом, влиянием, познанием, опытностью, материальными средствами или даже простым выражением сочувствия, так как и оно дает уверенность, что результат, достигнутый многолетним упорным трудом, не пропадет бесплодно и что я «не один в поле воин».
Предисловие Федорова не могло не взволновать Циолковского. Перед ним лежала работа такого же, как и он, горемыки, непонятого, непризнанного. Но за что же ратовал Федоров? Что представляли собой его замыслы? Циолковский начал читать брошюру, и рассуждения автора показались ему интересными.
Перво-наперво петербургский изобретатель разобрал проекты своих предшественников. Все они принимали атмосферу за опорную среду для полетов. Ни один не отважился сойти с проторенной дороги: способы, удобные при плавании по воде, казались большинству изобретателей ключом к раскрытию тайны полета.
Раскритиковав воздухоплавателей, Федоров перешел к анализу полета птиц, к объяснению того, как возникает на их крыльях подъемная сила, – и вдруг ошеломляющий вывод: «Очевидно, что принцип полета птицы и ракеты один и тот же с механической точки зрения, ибо разница лишь в том, что ракета получает сжатый газ от горящего пороха, а птица сжимает находящийся под ней воздух».
Сравнение птицы с ракетой заставляет Циолковского насторожиться: о, тут, кажется, надо ждать неожиданностей! И они не замедлили заявить о себе в следующей главе.
Федоров предложил построить принципиально новый летательный аппарат. Он привел в своей книге его схему: из специального газогенератора в цилиндрическую камеру поступают горячие газы. Газы спешат расшириться. Они давят при этом на стенки камеры. Но у камеры нет дна, и потому ничто не уравновешивает силу давления газов на «потолок». Этой неуравновешенной силе и предстояло поднять необычайный летательный аппарат, независимо от того, находится ли он в атмосфере или в пустоте.
Вот он, прибор, способный оторваться от Земли и умчаться в межзвездные дали! Мысль поразила Циолковского своей новизной, и он погрузился в ее разработку.
Как молодое вино, бродили в голове Циолковского идеи, навеянные Федоровым. В памяти всплыло все то, о чем думалось еще в 1883 году. Рождалась ревность.
Неужто занятия аэростатом заняли так много времени, что он снова рискует опоздать, как опоздал, разрабатывая кинетическую теорию газов? Неужели его опередят другие?
Чего греха таить, Циолковский был честолюбив (если только это можно считать грехом). Пружина честолюбия гнала его вперед. Вот почему книга Федорова произвела на Константина Эдуардовича большое впечатление. Не случайно он сравнил ее впоследствии с яблоком, толкнувшим Ньютона к открытию закона всемирного тяготения.
Поток идей нарастал, рвался на простор, а фантазия рисовала такие ошеломляющие картины, что даже дух захватывало: неужто это когда-нибудь случится наяву?
Но сомневаться не приходится. Выводы непоколебимы. Просматривая свои формулы и расчеты, Циолковский знает: рано или поздно человечество прорвется в межпланетные просторы! Едва осязаемая вначале, идея окрепла. Формулы приковали ее к бумаге. Да, пока к бумаге, чтобы приблизить тот час, когда оно воплотится в металл...
Выписывая эти формулы, увлекаясь логикой математического анализа, Циолковский еще не знает, что за полтора десятка лет до него о таком расчете мечтал другой человек. Так же, как и А. П. Федоров, он разглядел в ракете новый, еще не использованный человечеством принцип воздухоплавания.
Молодой человек был повешен. Рука, готовившая бомбу, брошенную в Александра II, так и не успела вывести формулы, честь открытия которых спустя полтора десятка лет выпала на долю Циолковского. Казненного революционера звали Николай Иванович Кибальчич. Но только два десятка лет спустя узнал Циолковский его имя, услышал, в каких страшных условиях думал о людях человек, обреченный на смерть8.
Закончив математические записи, Константин Эдуардович по привычке поставил дату: 10 мая 1897 года. Разумеется, он ни на секунду не подозревал, сколько радости доставит впоследствии историкам находка пожелтевших и измятых листков. Ведь, написав дату вычислений, Циолковский, сам того не ведая, закрепил свое первенство в вопросах научного освоения космоса.
Математические выводы окончены. Но, как ни странно, Константин Эдуардович не испытал удовлетворения. Языка математики, обычно такого емкого и вполне исчерпывающего, на этот раз ему не хватало. Расчеты дали опору фантазии, и она разыгралась не на шутку. Циолковский-ученый звал себе на подмогу Циолковского-писателя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
