тут должно быть какое-то “но”.
– Но не со мной.
Улыбается, коза. От вина захмелела: глаза блестят, щеки румяные – такая хорошенькая, что смотреть на нее спокойно невозможно. Первобытные инстинкты сразу из всех щелей выползают: схватить, утащить, спрятать. Снова, да на те же грабли, Волков. Херово это кончится.
– Да, кофта, кстати, крутая. Не надейся, что я тебе ее верну.
О, я бы все в этой жизни отдал, чтобы хоть на мгновение стать этой гребаной кофтой.
– Будешь греться одинокими зимними вечерами?
– Ты сильно заблуждаешься, считая, что зимние вечера у меня одинокие.
Кто бы сомневался.
– Оставляй.
– Так просто? В чем подвох?
– Нет его. Второй этаж, первая дверь налево – гардеробная. Ни в чем себе не отказывай. Для тебя ни черта не жалко, конфетка.
– Ба, какие громкие слова, Вик. Что бы это значило?
Провоцирует, а я не отвечаю, пусть сама додумает. Руки посудой занимаю, загружая тарелки в машину и засыпая моющее. Тони, что-то напевая себе под нос, кухонный гарнитур огибает, охает:
– О, шоколадный батончик. М-м, вечность их не ела!
Да, Ру у меня без них жить не может.
Качаю головой, краем глаза наблюдая за гостьей.
– Я успел забыть, какая ты хорошенькая, когда пьяная, Кулагина.
– Я трезвая. Полторы бутылки мало, чтобы меня победить. Но значительно добрее, если ты об этом. Вино сглаживает углы, знаешь ли. Мне уже не хочется тебя убить, а это прогресс.
Улыбается. Просто, мягко, но “по умолчанию” дерзко. Стоит, попкой на гарнитур облокотилась, ноги длинные скрестила и шуршит фантиком, разворачивая добытую конфету. Сама слаще любого сахара и ярче любого “фантика”. Смешная такая. Ох*енная.
Прав Багр. Сколько лет я тыкался, перебирал, искал, но и близко такую не нашел, чтобы без тормозов. Горячая, смелая, не межуется, глаза не прячет. Искал, чтобы штырило вот так, до невозможности дышать. Дерьмо, как сильно мне это не нравится признавать, но я наслаждаюсь тем, что впервые за сутки мы почти не ругаемся. Ключевое слово “почти”. Каждая фраза все равно тонко выверена и остро заточена, так, чтобы если бить, то незаметно и прямо под кожу.
– Последняя, кстати, – улыбается Тони, справившись с оберткой. Вытаскивает шоколадный брусочек и хитро щурится, в пальчиках зажимая. Мне тянет этот батончик.
– Хочешь?
Что ты творишь, Кулагина?
– Можно подумать, ты поделишься?
– Чисто теоретически, я бы могла. Но! Я знаю, что ты их не любишь и у тебя есть целый вкусный торт. Вопрос: зачем тебе маленькая конфета, когда у тебя два килограмма чистого удовольствия стоит в холодильнике?
– Иногда самая маленькая, и даже самая острая конфета бывает самой вкусной и желанной, это знаешь? Я не хочу торт, у меня за эти годы их было столько, что уже поперек глотки стоят. Хочу этот. Батончик. Из твоих рук. Слабо?
Уголок губ приподнимает. Ехидно, нагло, провокационно. В глаза мне смотрит, смелая краля, выдав с придыханием:
– Поздно, Вик. Моя конфета.
Эта дама без тормозов бессовестно зубками с одной стороны зажимает шоколадный брусок и дразнится.
Поздно? Нет, не думаю, Кулагина.
Делаю шаг – она не шелохнулась. Упираю руки в столешницу по бокам от Тони – и бровью не повела. Наклоняюсь. Напираю. Между нами плюс-минус десять сантиметров: жалкая сотня миллиметров до соприкосновения. Смотрю прямо в ее огромные, распахнутые от тихого ужаса глаза и подаюсь вперед. Хватаю зубами конфету, с другой стороны и откусываю. Доли секунды, на которые наши губы соприкасаются – залп в мозгу. Хочется зажмуриться и задержать дыхание. Зажать ее и не двигаться, не жить, только бы не спугнуть этот, мать его, вкусный момент!
Тони, выдыхает. Горячо. Ее губы двигаются прямо по моим губам. Обжигают до самого нутра. Это не поцелуй. Далеко не он. Это что-то круче, ярче, слаще – короткий, пикантный обмен вздохами. Я бы не прочь забрать и вторую половину, что у нее во рту, но боюсь, потом меня будет не остановить. Мне будет мало даже тонны “конфет” от Кулагиной, в припадке страсти боюсь и ее невольно сожру, поэтому отстраняюсь. Слышу, как девчонка выдохнула.
Прожевывая добытую часть, наслаждаюсь ее полной дезориентацией.
– Нужно уметь делиться, Кулагина. Этому учат с детства.
– Я была плохой ученицей. Вкусно?
– Самый вкусный шоколадный батончик в моей жизни.
Вижу, что у нее уже крутится дерзость на языке, но ее отвлекает. Мой телефон, лежащий рядом на столе, чирикнувший смс-кой. Синхронно бросаем взгляд на вспыхнувший экран.
"Вить, как насчет встретиться? Я уже освободилась, а ты?" .
Зубы свожу до хруста. Очень вовремя, блть!
Отправительнице и этого явно было мало, следом “причирикало” еще одно:
"Хочу тебя. Приезжай, я жду…" – и фотка. Добротной такой “четверочки”. И та на дисплее всплывает, во весь, с*ка, экран! П*здец! Льстить конечно, но п*здец!
Кулагина откашливается:
– У-у, а ты чего еще лыжи не намылил, Волков? Там вон какая, на все готовая красота ждет, а ты тут “конфетами” балуешься.
Моментально закрылась! Руки на груди сложила и глазами стреляет. Ревнует? Да хера-с два. Эта железная леди не способна на ревность.
– В курсе, что читать чужие сообщения – плохой тон?
– Так надо блокировать экран, если не хочешь, чтобы твои интимные переписки стали достоянием общественности.
– А мне его не от кого блокировать.
– Это могла быть не я, а например, Ру. Вряд ли такие буфера нужно ребенку показывать. Не дай боже, пострадает ранимая детская психика.
– Ру, в отличие от тебя, воспитанна и нос свой, куда не надо, не сует.
– А если украдут телефон? Со стыда сгорите, товарищ полицейский.
– Не вижу ничего постыдного в том, что естественно. Секс – это самая естественная мужская потребность, Кулагина. Разве нет? Ты вон задницей перед Германом и Лариным крутишь, может, я тоже хочу, чтобы ей передо мной кто-нибудь покрутил, прикинь?
– Насчет задницы не знаю, но буфера зачетные, – язвит и отворачивается, хватаясь за полотенце, по рукам меня бьет, из захвата выбираясь.
Нет, вы только на нее посмотрите! Это же надо было вывернуть все таким образом,
