— Не совсем. Я из милиции. Подполковник Александр Геренский. — Он легко поклонился. — Веду расследование обстоятельств смерти вашего супруга. А это мой помощник, капитан Смилов.
— Я уже имела удовольствие познакомиться с капитаном, — вежливо улыбнулась Даракчиева.
…У дверей в гостиную хозяйка остановилась, как будто не могла решиться войти туда, где всего лишь два дня назад был отравлен ее муж. Потом решительным движением взялась за ручку, распахнула широко дверь и пригласила:
— Прошу вас!
Они уселись в широкие удобные кресла.
— Прошу извинить меня, — нарушила молчание Даракчиева, — после возвращения из Варны я еще не была здесь и потому не знаю, чем угостить вас.
— Если можно, минеральную воду. Или лимонад, — попросил подполковник.
— Посмотрю в холодильнике. Обычно он набит до отказа. Они не успели его опустошить. — Она встала и ушла на кухню, а Геренский с удивлением отметил, сколько ненависти и презрения можно вложить в такое короткое слово «они».
На низком столике Даракчиева оставила свои перчатки и сумку. Не теряя времени, Смилов быстрыми, но спокойными движениями вытаскивал оттуда содержимое: красивый носовой платок, золотистую зажигалку, пачку «Кента», фломастер, изящную пудреницу, два тюбика губной помады, тушь, паспорт, связку ключей, внушительную пачку банкнот, Затем все с той же ловкостью, которой позавидовал бы даже и профессиональный фокусник, он все вновь убрал в сумку.
Даракчиева вернулась с запотевшей бутылкой лимонада и тремя фужерами.
— Сожалею, что вынужден вас беспокоить, — начал Геренский, сделав глоток. — Что делать, служба у нас такова, что иногда приходится разговаривать с людьми в самый неподходящий момент. — Он умолк, ожидая, что Даракчиева что-то ответит. Но она молчала, и тогда он продолжал: — Я не буду вас расспрашивать о самом преступлении. Потому что тогда вы находились в Варне.
— На Золотых Песках, — поправила она.
— Да, на Золотых. Песках. Мне интересно другое. Кто, по вашему мнению, был заинтересован в смерти вашего мужа?
Она вытащила из сумки пачку «Кента», начала разминать в пальцах сигарету. Потом спохватилась, протянула сигареты им. Они не воспользовались любезностью — Смилов вообще не курил, а Геренский предпочитал отечественные.
— Могу ли я говорить откровенно? — спросила она, поглядывая на капитана, который уже начал писать в блокноте.
— Естественно. — Геренский поднес зажигалку к ее сигарете. — Только так вы сможете помочь следствию.
— Не буду разыгрывать из себя убитую скорбью вдову. Заявляю сразу и недвусмысленно: мой муж был законченным подонком, — произнесла она отчетливо. — Вижу, что мои слова вас шокируют, товарищ Геренский. Увы, я говорю правду. Абсолютный подонок. Не было порока, не было гнусности, которые отсутствовали бы в его репертуаре. Жестокость, разврат, алчность, шантаж, подлость — вот вам портрет моего мужа.
— Очень странно. Все, кто был здесь в пятницу, в один голос называют его чуть ли не ангелом. Говорят, он был хорошо воспитан, тактичен, выдержан…
— Красивые манеры — это всего лишь маскарад. Своим поведением он хотел подчеркнуть разницу между собой и окружающими. Потому что питал презрение ко всему человеческому роду, включая и своих приятелей.
— Хорошо, вернемся к моему первоначальному вопросу. Кто из гостей был заинтересован в его смерти?
— По-моему, нет человека, который, общаясь близко с моим мужем, тайно не желал бы его смерти. Впрочем, есть одно исключение: Никифор, наш сын. Он настолько отличается от своего папочки, что Георгий всю жизнь лицемерил перед ним. Нет, не из-за родительской сентиментальности. Георгий откровенно боялся сына. Потому что я воспитала его честным человеком. Слава богу, он не пошел в отца.
В разговор вмешался Любомир Смилов:
— Извините, почему вы сказали «есть одно исключение»? А сами вы?
— Может быть, это ужасно, но и я не исключение. Видите ли, я не хотела его смерти, но и скорбеть теперь не могу. Он был подонком ко всем, со всеми, включая и меня. Постарайтесь меня понять. Последние семь лет — как вам сказать? — у нас… не было… ну… нормальных супружеских отношений. Семья была для него благовидным фасадом, и только. Вы не поверите, но он запирался в спальне с этой Дарговой, а меня отправлял спать в другую комнату. Доходило до того, что он предлагал мне проявить благосклонность к разным своим дружкам, даже к старикам, если надеялся на какую-то выгоду.
— Тогда почему вы не развелись?
— Ради сына. Я не вынесла бы, если б Ники узнал правду об отце. Он и теперь ее не узнает. Никогда! Ради Ники я терпела все — оргии, унижения, стыд, разврат… Нечего сказать: почтенный покойник!
Александр Геренский громко закашлялся. Слова жены, рассказывающей о своем муже, ошеломили его.
— Что вы знаете о приглашенных сюда в пятницу?
— Об одних больше, о других меньше, о третьих почти ничего. Паликарова, Дамяна Жилкова и эту… Бебу знаю давно. Беба была официальной любовницей моего мужа.
— Официальной?
— Были и другие. У него их хоть пруд пруди. Вся его компания только и знала, что охотиться за девицами. Познакомятся, на машине покатают, потом дарят тряпочку заморскую, потом подпаивают, ну и… Так и переходит, дуреха, от одного к другому, пока им не надоест. Последние месяцы с ними Мими путалась. Другая, Лени, — новенькая, но будьте покойны, и ее пустили бы по кругу.
— И Средков раньше участвовал в этих… развлечениях?
— Средкова я не знаю. Однако могу поклясться, что, если Георгий его пригласил, значит, и тут пахло барышом.
— Странно, — протянул Геренский. — Что могло связывать таких разных людей? Почему их как магнитом тянуло к вашему покойному супругу?
— Все они ели из его кормушки, вот и тянуло.
— Остается спросить, как скромный бухгалтер мог построить, например, такую дачу?
— Очевидно, вас плохо информировали… И дача, и машина, и все эти дорогие побрякушки принадлежат мне.
— Вам? — в один голос спросили капитан и подполковник.
— Мне. Все это я приобрела на деньги, присылаемые моими родственниками из-за границы. Не удивляйтесь. Мой отец, Генрих Иванович Пфалцгамер, служил хорунжим в армии барона Врангеля. У отца было четыре брата и сестра. После революции в России они разъехались по всему свету — во Францию, в Америку, в Канаду. За полвека они или их дети стали людьми весьма состоятельными, а некоторые даже миллионерами. Чему ж удивляться, если они помогают бедным родственникам в Болгарии?.. Между прочим, вам ничего не стоит проверить, сколько я получила от них. Единственный остаток бывшего величия Даракчиева — огромная квартира в Софии. Остальное мое.
