Я ответил архиепископу, что в таком случае освобождения Франции вообще не произойдет, поскольку победа будет означать для моей страны, что англо-американцы навяжут ей угодную им власть на место той, которая господствовала благодаря немцам. Можно заранее быть уверенным, что в таком случае французский народ пойдет не за теми и не за другими освободителями, а за третьими, от которых не поздоровится западным союзникам. Лучше всего дать свершиться национальной воле. В заключение я сказал архиепископу, что эта воля уже проявляет себя вопреки всем препятствиям. В качестве примера я сослался на умонастроения в Северной Африке, на поведение наших моряков и особенно на вести, идущие из Франции.
В общем и целом монсеньер Спеллман, казалось, был не особенно раздосадован. Должен даже сказать, что как позже мне стало известно, я в результате наших бесед завоевал его симпатии.
Вскоре дал о себе знать Черчилль. 2 апреля по его просьбе я в сопровождении Массигли отправился к нему. Премьер-министр, у которого находился сэр Александр Кадоган, заявил мне, что мой приезд в Алжир может создать серьезные осложнения, если до того не будет достигнуто соглашение между Жиро и мною. Под соглашением Черчилль, конечно, подразумевал полное принятие всех условий, о которых мне официально сообщили в Анфе. 6 противном случае, указал он, мое присутствие в Северной Африке может иметь нежелательные последствия с точки зрения как общественного порядка, так и военной обстановки. Самолет, который я просил мне предоставить, готов, уверял меня премьер-министр. Но не разумнее ли со всех точек зрения отложить отъезд, пока не вернется Иден, находящийся в Соединенных Штатах, и пока генерал Катру, только неделю назад прибывший в Алжир, успеет оказать там свое влияние? Мне хотелось, чтобы Черчилль открылся до конца, и поэтому, распрощавшись с ним, я публично заявил, что по-прежнему настаиваю на своей поездке в Алжир и не принимаю никаких условий. Тогда премьер-министр сказал, что отложить поездку просит меня генерал Эйзенхауэр. Но мне вскоре удалось выяснить, что генерал Эйзенхауэр вообще ни о чем не просил, и Черчилль вынужден был объявить, что демарш сделан по его личной инициативе и что именно он возражал против моей поездки.
6 апреля я увиделся с Иденом, потом с Вайнантом, которые вернулись из Вашингтона. И тот и другой нарисовали мне в явно сгущенных тонах картину недовольства, вызванного в Америке моим упрямством, к величайшей невыгоде Франции. Для контраста они расписывали мне преимущества, какие даст Франции благорасположение союзников, если я соглашусь подчинить Сражающуюся Францию Жиро. "Я сделал бы это с легкой душой, - сказал им я, - если бы Жиро находился во главе Северной Африки 18 июня 1940 и продолжал военные действия, пренебрегши приказом Петена и Вейгана. Но определенные факты совершились! Французская нация учла их!"
Сопротивляясь нажиму союзников, я испытывал не меньший нажим и со стороны многих моих сотрудников. Кое-кто из них и в самом деле находился во власти беспокойства, вызванного позицией Вашингтона и Лондона, оскорбительными выпадами против них самих, и, ото всей души желая, чтобы объединение произошло любой ценой, в конце концов смирялись. Некоторые члены Национального комитета уже не скрывали этого. Даже сам генерал Катру, сталкивавшийся в Алжире с местными деятелями и с людьми Мэрфи и Макмиллана, предлагал мне в своих депешах оставить за Жиро приоритет в области политического и военного командования. Понимая его намерения, я тем не менее не последовал его советам. Ибо за деревьями - сегодняшними трудностями - имелся еще и лес - другими словами, имелась французская нация.
А ведь в наших спорах решалась судьба нации. Национальный комитет единодушно признал это, когда 10 апреля получил сообщение об ответе Жиро на меморандум от 23 февраля. Катру привез его из Алжира. Без сомнения, документ этот как будто бы говорил о благих намерениях, но одновременно внушал, что Франция до конца войны не должна иметь правительства, что власть главнокомандующего, то есть власть союзников, должна быть фактически неограниченной.
И в самом деле, нам снова предлагалось образовать в Алжире лишь "совет заморских территорий", где заседали бы Жиро, де Голль, резиденты, теперешние генерал-губернаторы и "комиссары", выполняющие особые задания. Тем самым упомянутый совет не должен был обладать никакой политической дееспособностью. Ему отводилась роль административно-координирующего центра, а никак не национального руководства. Что касается главнокомандующего генерала Жиро, он должен был подчиняться союзному командованию и в своих военных функциях не зависел ни от какой французской власти. Больше того, ему давалось право по мере освобождения и под предлогом осадного положения обеспечивать общественный порядок и назначать должностных лиц на всей территории метрополии. Таким образом, в отсутствие реальной центральной французской власти основные вопросы решались бы по усмотрению военачальника, находящегося в подчинении у иностранного генерала. Эта странная система должна была существовать вплоть до конца войны. После чего, без всякой консультации со страной, собирались применить закон 1872, так называемый закон Тревенека, по которому в отсутствие Национального собрания власть переходит к генеральным советам в области административной и им дается право назначать правительство. Короче, если судить по подписанному генералом Жиро меморандуму, все происходило так, будто Франции как государства не существует, во всяком случае до победы над врагом. Именно таким был тезис Рузвельта.
Этот документ в конечном итоге способствовал укреплению единодушия нашего лондонского комитета. Все его члены ясно увидели, где подлинно национальный путь. 15 апреля, когда составлялся текст ноты, которую генерал Катру должен был отвезти в Алжир, все участники заседания проявили удивительное единодушие. Нота была ясна и недвусмысленна. Признавая все положительные принципы, содержавшиеся в заявлении генерала Жиро, Комитет вновь перечислил условия, необходимые для их применения на практике: образование действенной власти, способной осуществлять свое влияние на всех территориях, освобожденных или освобождаемых, в частности на территории метрополии, и распоряжающейся всеми французскими военными силами без исключения; подчинение этой власти всех офицеров, резидентов, губернаторов и прежде всего самого главнокомандующего; удаление людей, несущих персональную ответственность за капитуляцию и сотрудничество с врагом. Для того чтобы создать правящий орган, необходимо, напоминали мы, чтобы председатель и члены Французского национального комитета имели возможность ездить в Северную Африку без того, чтобы им ставились какие бы то ни было условия. С другой стороны, чтобы положить конец слухам о наших разногласиях, распространяемым прессой, все члены Комитета обязаны официально заявить, что они солидарны с генералом де Голлем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
