21 декабря 1899 (2 янв. 1900)
Берлин
«Теперь сижу в Берлине я…»
Теперь сижу в Берлине я,И очень скучно в нем.Густые хлопья инеяПовисли под окном…А выйду ль я на улицу –Мне встретится студентСо шрамом по всему лицу,Стоит как монументС осанкой сверхъестественнойТоржественный жандарм…Гирляндою божественнойИдут ряды казарм.Здесь всё живое прячется,Куда ни поглядишь…«И верится, и плачется»,И хочется в Париж.
9 января 1900
Берлин
«Люблю осенний сон аллей…»
Люблю осенний сон аллей,Старинных парков увяданье,В туман окутанные зданьяИ дымы синие полей.И боль разлуки мне милейПечальных радостей свиданья.
<Февраль-март 1900
Москва>
На Дунае
Свежий ветер. Утро. Рано.Дышит мощная река…В дымке синего туманаДаль прозрачна и легка.
В бесконечных изворотахПуть Дунай прорезал свойИ кипит в водоворотахМутно-желтою волной.
Уплывают вдаль селенья.Церкви старые видны,Будто смутные виденьяНепробудной старины.
И душа из тесных рамокРвется дальше на простор…Вот встает старинный замокНа скалистом кряже гор.
Эти стены, полный ласки,Обвивает виноград…Как глаза античной маскиОкна черные глядят.
И рисуется суровоСтен зловещих силуэт,Точно мертвого былогоСтрашный каменный скелет…
31 мая 1900
Линц
«И бысть в Берлине велий глас…»
…И бысть в Берлине велий глас,Подобный грому божьей бури:«Дрожи, дракон! Иду на вас,Чтоб приготовить путь культуре».Сказал – и вдаль плывут судаС священным воинством Европы,Чтобы для правого судаВоздвигнуть грозные окопы.И вот восток объят зарей,Всё небо зарево покрыло,И над пылающей странойВосходит с запада светило.Свидетель грозных непогод,Где речь достойную найти мне,Чтобы воспеть его восходВ ликующем, победном гимне!Свершилась воля… Пал Пекин…Над ним висит зловещий фатум.И представитель власти – ЦинПринял союзный ультиматум.Пускай же, выбившись из сил,Ведут мятеж упорный буры,Но над Китаем уж почилБлагословенный луч культуры,Уж их архивы сожжены,Сожгите ж в пламени пожараДотла их книги: мы верныСвященным принципам Омара!
<Декабрь 1900
Ташкент>
Венер
Уж давно закат усталый, Грустный, алый Догорал.И вставал в дали прозрачной Грозный, мрачный Черный вал.На песок холодный, влажный, Гордый, важный Он взбегалИ, взметнувшись вверх высоко, Вдруг глубоко Он вздыхал.И сражен в борьбе великой С песнью дикой Умирал…На просторе ширь морская, Вся сверкая Багрецом,Волновалась и шумела, И горела, Как огнем…
<1900 – начало 1901?>
«Стемнело. И черные тени…»
Стемнело. И черные тениНа серые стены легли.А мы всё сидели с тобоюИ тихие речи вели…
И всё говорили о разныхСовсем нам ненужных вещах –Ненужных и серых, как тениНа этих угрюмых стенах,
Ненужных и серых. Но что-тоЗвучало сильнее речей…К плечу голова опускалась,Сплеталися руки тесней…
И что-то в душе разрасталосьИ было так ясно, без слов…Но ты вдруг сказала, вставая:«Пойдемте-ка – ужин готов».
<Январь 1901?>
Камни Парижа
В поэзии старых больших городовЕсть близкое что-то к природе:Стихийною силою веет от них.И в уличном шуме, в народе,Струящемся бурной и пестрой волной,Когда приглядишься поближе,Услышишь рев бури и дальний прибой…Я помню, бывало, в ПарижеДыханье всемирной столицы внималЯ с дикой и странной любовью:Здесь каждый вершок обагрен и облитГероев священною кровью;Есть жгучее что-то в его мостовой,Вспоённой волною восстанийИ веет дыханьем борьбы вековойОт этих соборов и зданий…Сперва он меня и пугал, и давилСвоей красотой непонятной,Но после, как женщину, я полюбилВесь этот Париж необъятный
Спускается вечер, и ясен, и тих,Струится красавица Сена.Оттенки прозрачны, как пушкинский стих,Как краски у Клода Лоррена.И вот огоньки уж на Сене зажглись,И высится, мрачен и страшен,Темнеющей массой Palais de JusticeС рядами таинственных башен.Кипящая жизнь подмывает волнойСтаринные зданья и стеныИ лижет, и точит гранит вековой,Как воды красавицы Сены.Но вся пестрота этой жизни людской,Безумно несущейся мимо,Без этих остатков минувших вековБыла бы почти нестерпима.Они в нее вносят трагичный аккорд,Как реквием отжитой силе.Так мумии предков на древних пирахМеж пьяных гостей проносили.
В глухих переулках молчанье и тишь,Здесь звуки и блеск угасаютИ только в пролетах карнизов и крышДалекие звезды сияют.О, камни Парижа! О, если б ониБылое поведать могли бы!На площади башни чернеют во тьме,Как две сталактитовых глыбы.Воспетый поэтом собор Notre Dame!Фантазии юной приманки!Напрасно искал я на темных стенахЗловещее слово «αναγκη».Всё стерто. Израненный, старый соборЧуть виден средь мрака ночного,Но самое кружево черных камнейСплетается в страшное слово.Здесь поле иной грандиозной борьбы:Теперь торжествует мещанство.Надломлена сила великих церквей,Могучих твердынь христианства.Да будет! Сияющий разум стряхнетОковы и веры, и чувства!Мне жаль только этот таинственный мирЗабытого ныне искусства.Прохладу и сумрак старинных церквей,Проникнутых тихой любовью,Где весь отдаешься невольно во властьПрекрасному средневековью.Слегка выделяясь, во мраке видныПилястры, карнизы, оконца.И только розетки сияют вверху,Как два фиолетовых солнца.Висят разноцветные нити лучей,На сводах дрожащие пятна,Весь сумрак какой-то прозрачный, цветной,Таинственно-тихий, понятный…А в окнах… там целый особенный мирГотических старых соборов –Вся эта гармония красок, цветов,Фигур, переплетов, узоров.Теперь там всё тихо. Трепещущий светЕдва озаряет ступени,Статуи и стены. От темных колоннЛожатся гигантские тени.И тени шевелятся, тянутся вверх,Как длинные черные руки,И вдруг раздвигают покров тишиныОргана могучие звуки…И тяжко вздыхает огромный собор,Рокочут далекие своды,И тихо, и глухо им вторят из тьмыПустых галерей переходы.
В глухих переулках молчанье и тишь.И шум, и огни угасают…И только в пролетах карнизов и крышДалекие звезды сияют.Слепыми глазами большие домаГлядят в темноту. ОживаютИ шепчутся камни при звуке шагов,И беглые тени мелькают…Вот Лувр. Расцветал он как чудный цветокВ течение долгих столетий.Как сердце Парижа, он рос вместе с ним,И камни священные этиСлагал в бесконечной работе вековБесчисленный ряд поколений.Теперь там сквозь окна при свете луныВиднеются белые тени.Там белые мраморы в залах стоят,Их лица прекрасны и строги.Повиты туманною дымкой веков,Там дремлют античные боги,И слышится мраморный гимн красотеВ созвучьях ритмических линий…Там в зале на пурпурном фоне встаетТаинственный облик богини.В лице ее только одна красота:Ни горя, ни счастья, ни муки…Мучительно-дивной загадкой у нейОтломаны чудные руки.Глядел я, и делались эти чертыВсё чище, понятней и ближе.И… виделось старое кладбище мнеОдной из окраин в Париже.Кругом монументы богатых мещан,И скромно лежит между нимиПростая могила. На белой плитеНаписано славное имяТого, кто бессменно стоял на часахУ трупа заснувшей свободы,Когда, истомленные страшной борьбой,Во тьме задыхались народы.В то время в развалинах старых твердыньШипели и ползали гады,И молча защитники света во тьмеСлагали свои баррикады.И лишь наступали чудовища тьмы,Тогда начиналась потеха,И он пригвождал их к позорным столбамСверкающей молнией смеха.Но часто в ликующем вихре борьбыНеверны бывали прицелы,И верных друзей поражали не разЕго ядовитые стрелы…Родился не здесь он, родился в странеПреданий и сказок – на Рейне,Где высятся замки и льется рейнвейн,И звался он Генрихом Гейне.Но даже по смерти язвит его вновьВрагов ядовитое жало:Мещанская пошлость и злоба емуВ посмертном венце отказала.Где памятник Гейне? Поэт оскорбилНемецкую скромность стихами!!!Зато на чужбине могилу егоУкрасили люди цветами:Над нею склонились цветы хризантемИ грустные белые розы…Сбылось предсказанье поэта: в цветыТеперь расцвели его слезы.И здесь, у подножья богини – в лучахХолодного лунного света,Мне чудился бледный, прекрасный, немойСтрадальческий облик поэта.Больной он приплелся сюда…И сел. Бесконечное чувствоЛюбви и страданья в глазах… а лицоВсё залито светом искусства.Он с нею прощался… Он встал и пришел,Собравши последние силы,И больше не мог уже встать никогдаСо страшной «матрацной могилы».Но в нем не угасла горячая мысль,Она еще долго боролась,А в трупе жил только сверкающий смехИ ясный, чарующий голос…
В глухих переулках молчанье и тишь,И шум, и огни угасают…И только в пролетах карнизов и крышДалекие звезды сияют.Чем ближе к бульварам, тем звуки слышней:Там вечная кипень людская,Там вечный поток разноцветных огнейНесется, гремя и сверкая.Но только люблю я не эту толпуБульваров, кофеен и прочихВертепов и зрелищ – люблю я толпуЗдоровых парижских рабочих.Я помню картину: народ затопилВсе окна, балконы, веранды.На старых деревьях бульваров висятПарижских мальчишек гирлянды.Знамена и солнце… Струится толпаРекой разноцветной, веселой…То здесь загорится, то вспыхнет вдалиГорячий мотив карманьолы,И вдруг разольется как вихрь, как пожар,Подхватит, как буря… Тогда мнеКазалось, что здесь, у меня под ногой,Шевелятся самые камни,Что стоит дать волю вражде вековой,Безумной, слепой, но понятной –И в щепы размечет толпа, разнесетВесь этот Париж необъятный.Но нынче он весел – державный народ.Проходят за ротами ротыРабочих и женщин, и снова горятИ искрятся смех и остроты.Я видел, как школьники-дети неслиОгромное красное знамяС девизом «Ni dieu et ni maitre!» Девиз,Написанный их же руками!Да, Франция может без страха глядеть.Чего ей бояться на свете,Когда из ее материнской грудиВыходят подобные дети.
В глухих переулках молчанье и тишь,И шум, и огни угасают…И только в пролетах карнизов и крышДалекие звезды сияют.В красивом развесистом парке МонсоЕсть мраморный бюст Мопассана,И девушка тихо задумалась тамНад мраморной книжкой романа.Я долго стоял и глядел на него…Далекие звуки рыдали…Осенние листья носились над нимИ мраморный лоб целовали…
На улицах всюду молчанье и тишь.И шум, и огни угасают.И шепчет сквозь сон необъятный Париж,И ясные звезды мерцают…
<Январь 1900 – февраль 1901>
