- Человек, Коля, принимает любую теорию, когда она становится для него несомненной. Он к ней приходит с помощью размышлений, открытий, озарений, переживаний, которые помогают ее приятию. Это означает, что и вера, и знание построены на одном фундаменте. И для веры, и для знания фаза принятия обязательная, но с некоторыми различиями. Знания требуют объективной проверки, хотя кое-что принимается как априорное утверждение. В религии проверка требует большой подготовленности богословов. Остальным достаточно прислушаться к авторитетному слову церкви. Сознательно вера приходит, когда приняты как истины объекты, отличающиеся сложностью. В число таких объектов входит Бог и весь трансфизический план жизни. Непосредственное их восприятие требует особой духовной одаренности. Большинство людей не обладает такими способностями. Человек может приобщиться к трансфизической реальности, встав на путь веры. Одни принимают веру в Бога, благодаря системе отточенных доказательств. Другие - по причине ударов судьбы. У многих вера зиждется на иррациональном начале, но ее приятие часто определяется рядом ясных положений рациональной природы. Рационализм может оказать помощь людям, получившим безбожное воспитание и сбившимся с пути веры. Мой рационализм помогает прийти к вере.
- Ну, приехали! - воскликнул Беляев. - Поверь мне, говорит мошенник, что я тебе достану партию автомобилей и проведи предоплату в сто процентов! Так по-вашему?
- Бог - не мошенник! - певуче возразил Герман Донатович, хотя в душе у него громыхали электрические разряды.
- Да я не о Боге, черт возьми! - возмутился непониманием Беляев. - Я о принципе! Вы начинаете анализировать то, что не предназначено для анализа. Вот в чем дело. Вера - само по себе слово, говорящее о неаналитичности! Вы можете поверить мне, что у меня есть сто тысяч наличными? - вдруг спросил Беляев.
Герман Донатович туманно взглянул на него и сказал:
- Не могу. Потому что в этой стране такие деньги заработать нельзя. Тем более, вам, Коля!
- А я вам, Герман Донатович, доказываю обратное... Идите сюда!
Беляев порывисто вытащил из-под письменного стола коробку из-под импортного сливочного масла, хорошую картонную коробку. Герман Донатович встал с дивана, подошел и с недоумением уставился на коробку. Беляев открыл ее. Сверху лежали химикаты в пакетиках для проявки пленки и фотопечати. Вытащив их на стол, Беляев поднял почти что со дна газету, под которой, плотно притертые друг к другу, лежали банковские упаковки сторублевых купюр. Десять пачек.
- Считайте! - воскликнул Беляев.
Обалдевший Герман Донатович для убедительности взял одну пачку, прочитал на упаковке:
"10. 000 руб.", повертел в руках и с каким-то странным вздохом положил на место.
- Невероятно! - прошептал он.
- Но факт, как говорят в таких случаях. А ведь вы мне сначала не поверили. И это - жизнь, Герман Донатович! И вы, подозреваю, пишете свой труд, чтобы получить свой гонорар. Уже, догадываюсь, не в рублях, а во франках. И предъявить доказательства о существовании Бога вы мне не сумеете. И это факт. А поверить я и без вашего труда могу. И это тоже факт! отчеканил Беляев и быстро накрыл пачки газетой, засыпал химикатами, закрыл коробку и бросил ее под стол.
- Невероятно! - повторил Герман Донатович и поковылял к дивану.
- Только, я надеюсь, у вас хватит ума не говорить об этом маме?
- Что за вопрос... Конечно, - пробормотал Герман Донатович, с трудом выдерживая натиск охвативших его чувств.
Беляев без труда заметил эту перемену в Германе Донатовиче и ему показалось, что с горя он осунулся и сузился в плечах. Беляев уже не злился на него. Он понимал, что творится у Германа Донатовича на душе. Беляеву еще раз пришлось убедиться на опыте, как мало зависит человек от теорий, которым он поклоняется и которые проповедует. Потому что в критические моменты жизни действуют не теории, а живые люди, люди, которые сначала изобрели колесо, потом деньги, а уж потом Бога единого. Конечно, Беляев против воли высунулся со своими тысячами, и даже теперь сожалел об этом, но ярче урок он вряд ли мог преподнести Герману Донатовичу. Жаль, что Беляев неосознанно причинил ему жестокое, как это было заметно, страдание. Рассекретив свои сто тысяч, он чувствовал, что как бы потерял что-то очень дорогое, близкое, чего ему уже не найти.
Герман Донатович, не имея теперь силы вести беседу о Боге и быть откровенным, ходил мрачно из угла в угол, молчал или же говорил что-то незначительное.
- Во Франции зима другая, - сказал он, останавливаясь у книжного стеллажа и рассматривая книги.
- Во Франции и вера другая.
- Как другая? То же христианство.
- Другая. Вы о филиокве слышали? - спросил Беляев. - А если слышали, то должны понимать, что другая.
Герман Донатович с большим удивлением посмотрел на Беляева и сказал:
- Не думал, что ты осведомлен и об этом.
- Филиокве - и от Сына... Не только от Бога-Отца, но и от Сына исходит Святой Дух. Наш Символ веры - Троица, а они еще добавили к нему это филиокве! Что еще раз доказывает самое что ни на есть человеческое происхождение Бога. То есть, человек сам Его создал и сам в Него уверовал. Остается ответить - для чего?
Беляев как-то решительно махнул рукой и замолчал. Показывая всем видом, что ему надоело толочь воду в ступе, он подошел к стеллажу и, кивая на него, сказал:
- У меня три полки на эту тему. Так что ваш трактат я бы исполнил месяца за три.
Послышались шаги, дверь открылась, вошла Лиза, веселая, румяная, за нею в комнату вбежали Коля и Саша.
- Папа! - воскликнул Саша и обхватил ногу Беляева.
- Он "ласточку" делал! - сказал Коля, возбужденный и вспотевший.
- А ну, покажи! - попросил Беляев. Саша выбежал на середину комнаты, расставил руки в стороны и откинул полную ножку в зеленых ползунках назад. Все захлопали ему.
- Я еще не так могу! - крикнул Коля и тут же бросился на пол и сделал кувырок через голову.
- И-и-а-а! - засмеялся Саша.
Лиза сложила руки на большом животе и смеялась. Потом она сказала:
- Пойдемте обедать. Все на столе.
Герман Донатович облегченно вздохнул, как после нудной и тяжелой работы. А в голове все свербила навязчивая мысль: "И как этому сопляку, этому мальчишке удалось заработать такие деньги?!" К этой мысли примешивалась другая, более обидная, что ли: "Почему я, отсидевший в лагерях более десяти лет, ничего не имею и занимаюсь только возвышенными, не дающими дохода вопросами?!" И ответить себе не мог.
Жена взглянула на его удивленное, испуганное лицо и поняла, что у них произошел спор.
- Какой замечательный борщ у Лизы! - похвалила она.
Герман Донатович рассеянно улыбнулся и сел за стол.
Сашу посадили в высокий детский стул, подвязали на шею передник и придвинули к столу. Он радостно схватил ложку и с размаху ударил по тарелке с борщем. Брызги полетели в разные стороны.
- И-и-а-а! - победно кричал Саша, оглядывая всех округленными веселыми глазами.
Сашин передник, скатерть, рубашка рядом сидящего Коли, пиджак Германа Донатовича покрылись бордовыми пятнами. Лиза подбежала к Саше, выхватила его из стула, отняла ложку, шлепнула по попке и повела в угол. Саша вопил и упирался.
- Будешь так себя вести?! - спрашивала Лиза, склонившись над ним.
- Не бую! - сквозь слезы пообещал Саша и был водворен на место.
- Ты что, дурак? - спросил у брата Коля.
- Я мая тива дью, - пробормотал Саша и стал неумело подносить ложку ко рту.
- Коля! - сказала мать Беляева. - Так нехорошо говорить.
- А чего он! - надул губы Коля. - Всю рубашку обрызгал.
- Наступило на некоторое время молчание. Все сосредоточенно ели борщ.
- Берите салат, - сказала Лиза.
- Спасибо, - сказал Герман Донатович.
- Очень вкусно! - сказал Беляев, отставляя глубокую тарелку.
- Вы бы купили себе телевизор, - сказала мать.
- Он портит детей, - сказала Лиза.
- А маленький Коля сам еще не читает? - спросил Герман Донатович.
- Я буквы знаю! - сказал Коля.
- И я бувы заю! - захохотал Саша.
Вдруг Лиза шумно вздохнула и сказала:
- Франция...
Беляев, улыбаясь, передразнил:
- Америка...
Мать посмотрела на сына, и на ее лице появилась грустная улыбка, возникающая при расставании, когда все слова сказаны и остаются одни чувства, тревожащие душу. Волнение не позволяет ни на чем сосредоточиться, поскольку этот мир становится прошлым, ненастоящим, он уменьшается в размерах и в своем значении, превращается просто в какой-то пустяк, о котором и думать не следует. Взгляд души устремляется в будущее, представления о котором окрашиваются в неопределенные радостные тона, но никак не могут принять конкретных очертаний, которые можно бы было сравнить с чем-нибудь хорошим в этой жизни.
Глава XVI
То, что он ходил по реке, придавало ему определенную уверенность в непотопляемости. Разумеется, это была до некоторой степени условность. Но разве вторая реальность - не условность? Иногда приходилось верить во вторую реальность больше, чем в первую и, казалось бы, единственную. Вот длинный дом, тянущийся до самой Трубной площади, когда-то в его комнатах "без денег, без родных и... без будущего" жил студентом Сергей Васильевич Никитин чеховский Учитель словесности. Представитель второй. реальности: проверить невозможно, был ли он на самом деле или это сам Чехов жил в номерах Ечкина, которому принадлежал дом? Дом и Ечкин - из первой реальности. Река тоже из первой, но можно отнести ее и ко второй, поскольку река вроде бы есть, но одновременно и нет. Она где-то в трубах, под улицей.
