Часы в гостиной пробили одиннадцать. Его шатало от усталости, напряжения и голода. Он с трудом боролся с почти непреодолимым желанием лечь и проспать несколько дней. Умылся холодной водой и вышел в сад, к месту, которое должно было полностью изменить его жизнь. Как огонь свечи размывает тьму, так и полная, круглая и яркая луна на чистых ночных небесах рисовала вокруг себя прозрачный желтоватый нимб, освещая пространство. Яблоневое дерево у колодца, указанное в той же книге как обязательная составляющая исцеления, стояло не шелохнувшись. Странное для осеннего вечера состояние природы, подумал он, вдохнув нежнейший, уже немного морозный воздух, вобравший в себя прелость погибшей листвы, умерших георгинов и опавших яблок, и ему показалось, что сил немного прибавилось, и надежда всколыхнулась снова.
— Свечи, икона, крест… — перечислял он про себя, поспешно возвращаясь в дом. Времени оставалось мало. Деревянный волчонок стоял на столе и смотрел жалостливо. Он взял его: — Нет, нет, не смотри так. Теперь мы врозь. — Положил его в почти полную корзину и почувствовал, что сердце сжалось.
Надел длинную белую рубаху, освященную на днях в местной церкви. Пока ее святили, он думал: «А ведь я крещеный, что с того?» Он крестился в сознательном уже возрасте в надежде избавиться от своего второго «я». Сейчас же решил, что это важно и поможет, обязательно поможет. Расковыряв немного подмерзшую землю толстым железным прутом, начал ставить свечи. Чтобы их не затушил ветер, прилаживал вокруг самодельные экраны из рваной березовой коры, и они накренялись на пожухлой, тронутой изморозью траве. Вчера ногти изодрал в кровь, пока отколупал нужное ее количество от найденных в поленнице дров. Пока погода ветра не обещала, но все же… Ничто не должно ему помешать. Земля холодила голые ступни и гнала сон. На край колодца, ближе к яблоне, он поставил деревянную фигурку, боясь, что она сейчас оживет. Посмотрел на часы.
— Пять минут до полуночи. Но это условно, приблизительно. — И он зашвырнул часы в другой край сада. — Так велик мир вокруг, так не объемлем человеческим мозгом, да и время придумали люди. На самом деле его нет. Я почувствую сам, когда настанет час…
Взял в руки икону Богородицы, крест…
— Вот она, граница с потусторонним миром… Интересно, как это все выглядит со стороны… Какой человек, такое он там и найдет. Захочет — нечистую силу, болезни, захочет — души умерших… Под утро раннее купаются русалки в колодезной водице, не говори с ними до восхода солнца, коли не хочешь немоты вечной… Черного петуха заколоть на убывающей луне… Помощь найдет, если ее просят. А вдруг кто-нибудь меня увидит? — Мысли мешались, лезли ненужные, всплывали фразы из книги, почему-то запавшие в голову, но постепенно он выпал из окружающей действительности, выдохнул, перекрестился и пошел вокруг колодца между танцующими огоньками свечей: — Царица моя Преблагая, Надежда моя Пресвятая, Споручница грешных! Се бедный грешник предстоит Тебе! Не остави меня, всеми оставленного, не забудь меня, всеми забытого, даждь мне радость, неведущему радования. Тяжки мои беды и скорби! Безмерны мои грехопадения! Яко тьма нощная — житие мое…
Поначалу слова молитвы еще перебивались выскакивающими из ниоткуда пустыми посторонними мыслями, но потом ушли, как вода в песок, и осталась только суть, только его молитва, вобравшая его в себя, и Марк, не заметив, уже не держал крест и икону перед собой, а прижимал их к себе, и слезы текли по щекам и губам, безостановочно твердящим спасительные слова, будто уже без его участия. Он не чувствовал ничего, кроме того, что его здесь нет, что он в другом месте, где из него вместе с молитвой выходит что-то черное и, поднимаясь ввысь, растворяется во Вселенной. Какие-то лица мелькали перед ним, и он проходил сквозь них, и Оленька — проник сквозь нее с нежной улыбкой, и вдруг возникло лицо старухи. Да нет, вроде ее и не ее, молодое, знакомое до спазмов в сердце и заставившее его внезапно остановиться, чтобы разглядеть его получше. И оно стало плавно растворяться, и больше ничего вокруг, и вмиг всполох огня вернул его в земную реальность. Загорелась березовая кора, завалившаяся на догорающий огарок.
Еще не понимая окончательно, что происходит, он увидел оплывшие, почти потухшие свечи, и вдруг огромная жаба выпрыгнула из колодца прямо на деревянного волчонка и, уронив его на землю, тяжело ускакала в гущу кустов.
— Пора…
Маленькой садовой лопаткой, не обращая внимания на боль в руках — как же они горели!!! — он раскопал ямку поглубже и, оторвав кусок от своей рубахи, завернул в него волчонка и, перекрестив, оставил навсегда под землей.
И Марк лег прямо здесь, под яблоней, не в силах даже дойти до дома и не чувствуя холода. Наоборот, пот, стекавший градом, намочил рубаху, и жар залил все его тело. Рядом стояло ведро с неиспользованной водой… «Я отведу тебя к найденному колодцу, там женщина тебя обмоет водой» — один из пунктов ритуала так и не был выполнен. Да и неужели он рассчитывал, что, пока будет ходить по кругу, вдруг появится женщина, которая его омоет и спасет. Просто смешно. Наверное, ничего не получится… Зря все… Обессиленный от пролитых слез, он на мгновение впал в сон и сквозь тяжелую дремоту услышал чьи-то шаги по хрустящей траве. Приоткрыв глаза, попытался пошевелиться. Темный силуэт, склонившийся над ним, метнулся прочь и растворился в темноте.
* * *
Ехала наудачу, но других мест, где можно было бы еще его встретить, она не знала. Ворочалась почти всю ночь из-за странных предчувствий, которые не могла выразить мыслями и словами, ходила на кухню к холодильнику зажевывать тревогу бутербродами с колбасой. Ветер свистел в оконной раме. Утром, после недолгого забытья, наоборот, не смогла проглотить ни крошки, выпила чаю и вышла из дома так рано, что даже пришлось постоять немного, прежде чем открыли станцию метро. Волновалась сильно, что уж там говорить. Ей предстоял важный и сложный разговор. Она приняла твердое решение его провести, но сомнения все же ее не оставляли. И, конечно, она бы нервничала меньше, если бы не думала о том мужчине больше, чем следовало.
Минут тридцать на электричке, пятнадцать через лес, и вот уже появился за домами флюгер-петушок. Немного постояла у запертой калитки — шуметь ранним утром и привлекать внимание не хотелось, разговор должен быть строго конфиденциальным, не нужно, чтобы ее видели. Использовала проверенный способ. Влезла по дереву с угла — и через забор. Подкралась к дому в надежде, что найдется открытое окно, как вдруг откуда-то сверху, с крыши, сиганула вниз кошка и рванула в угол сада. Взгляд, невольно метнувшийся за ней, выхватил в глубине увядших и полуоблетевших растений чужеродное осенним краскам сада белое очертание. Девушка, на корточках пробравшись вдоль стены с запертыми окнами, за которыми либо нет никого, либо кто-то за ней незаметно наблюдает, оборачиваясь на отражающие облака и ветви стекла, почти ползком пробралась в угол сада, где ей однажды уже довелось побывать.
Она настолько удивилась, что даже не испугалась и, забыв, что надо прятаться, вскочила с широко раскрытыми глазами. «Блин, что за инсценировка?» Все казалось похожим на какой-то идиотский розыгрыш. Неровный круг из расплавленных свечей, валяющиеся кусочки березовой коры и человек в белой длинной рубахе, лежащий под яблоней. Подойдя ближе, она увидела, что это Марк.
— Господи, простудишься ведь! Земля ледяная. — В спешке она наткнулась ногой на икону. — Марк, Марк, вставай же! — Удивительно, его тело совсем не холодное, а он никак не реагирует. Она трясла его, хлопала по щекам. Надо плед хотя бы принести. Она беспокойно огляделась вокруг себя в поисках чего-нибудь теплого. — Как тебя поднять-то? — Увидела вместо пледа почти полное ведро воды, быстро схватила его и выплеснула на Марка. Тот вскочил и, как собака, замотал головой, отряхиваясь. Потом увидел ее.
— Ляля, ты… Как ты изменилась. — Лицо бледное, голос тихий, но улыбка во все лицо.
— Марк, потом разговоры, вставай быстрее, пошли в дом. Замерзнешь. Господи, как ты здесь лежал? — Она подставила ему плечо и заставила опереться на него.
— Да я и сам могу идти. Я хорошо себя чувствую. — Но все же обнял ее. Вид у него был счастливый. Вдруг внезапно нахлынул холод, его стало трясти. Стуча зубами, он улыбался и говорил: — Ляля, ты даже не представляешь, что ты сейчас сделала. Как ты тут оказалась? Подожди. — Он вернулся к колодцу, взял икону и книгу.
— Я не могу на тебя смотреть. Давай в дом быстрее. Как будто не ты, а я под яблоней всю ночь валялась.
— А что, тебе не привыкать! — Он вспомнил про колодец. — Я не валялся. Лялька, ты даже не представляешь, что ты для меня сделала. — Настроение у Марка взлетало радужным фонтаном в самые небеса, синие и свободные. Ему хотелось бегать, кричать, смеяться и обнимать весь мир. Никогда в жизни он не чувствовал себя так легко и хорошо. Солнце освещало землю, и запах осени бил в нос.
