Он многое сказал не верно. Но во многом он был прав. Я даже не знала, как сказать ему правду. Я едва ли могла признаться Вере и Диллон, что я пыталась сделать. И уж тем более я не могла рассказать Уайетту.
К тому же, мне казалось, что он в последнюю очередь хотел, чтобы я ушла из "Лилу". Сколько раз он уже говорил, что не может управлять кухней без меня? Может быть, он и не сказал этого в том единственном интервью, но он говорил это везде. Это было понятно по тому, как он говорил со мной сейчас. Как рассчитывал и опирался на меня, делился со мной. Несмотря на наши странные и воинственные чувства по отношению друг к другу, мы каким-то образом выстроили независимые отношения симбиоза, которые имел любой великий шеф-повар со своим су-шефом.
И тут мне в голову пришла мысль. Она была абсолютно бредовой, как и то, что Уайетт хотел со мной замутить. Я сощурилась, подозрение в моей голове начало превращаться в идею, и когда у неё появились корни и ветки с листьями, она вылилась в словесное обвинение полное гнева:
— Ты пытаешься соблазнить меня, чтобы я осталась в "Лилу"?
Его голова резко откинулась назад, брови мгновенно опустились.
— Что? Нет.
— Скажи правду, Уайетт. Я не буду игрушкой в твоей борьбе за величие.
— Это самое абсурдное, что я когда-либо слышал. Ты хорошо меня знаешь. Я ни с кем бы не смог так обойтись, уж тем более с тобой.
— Хорошо, — сказала я поспешно. — Потому что это не сработало бы. Я сильнее этого.
Его улыбка опять вернулась, она стала мягче, но не менее опасной.
— Кайа, если бы я мог просто пристать к тебе на складе, чтобы заставить тебя передумать, мы бы сейчас здесь не разговаривали, потому что мне не было бы это интересно.
Моё сердце подпрыгнуло от смущения.
— Ты бы не хотел пристать ко мне?
— Я бы не хотел этого, если бы твоё мнение можно было так легко поменять, влюбив тебя в себя. Ты мне нравишься за своё независимое мнение. Ты мне нравишься, потому что ты дерзкая и язвительная, и не готова меняться ради кого-то. Даже ради меня, а я вообще-то твой босс.
Его слова ударили мне в грудь. Это также было похоже на пощёчину. Я стояла, поражённая, и пыталась впитать и осознать то, что он сказал. Он был первым человеком, кто сделал комплимент моему упрямому и своевольному характеру. Самым первым.
Мои друзья тоже так думали. Я знала, что это так. И я то же думала про них. Но большинство шарахались от людей со своим мнением и неиссякаемой энергией. Мы пугали или были странными. А, может быть, наши амбиции делали нас слишком самовлюблёнными. Мы были сосредоточены на карьере и на том, кем мы хотим стать, поэтому мы редко обращали внимание на то, что было нужно всем остальным. Я не гордилась этим, я очень старалась не делать этого с друзьями, но все остальные люди ненавидели меня, так как чувствовали себя растоптанными, когда я, движимая своим голодом, пыталась добиться своих целей.
Моих родителей всегда раздражал мой эгоизм и моя потребность найти своё место в мире. Им была нужна милая, послушная дочь, которая хотела бы жить рядом с ними, радуясь своей спокойной и тихой жизни.
Нолан только притворялся, что поддерживал мои идеи, мои большие планы, мои стремления и желание что-то сделать со своей жизнью. Когда я уехала из Гамильтона, и стало понятно, что он не присоединиться ко мне, у нас начались бесконечные ссоры. Его невыполненные обещания стали той причиной, которая помогла мне понять, что я поступила правильно, когда рассталась с ним. Ему была нужна сговорчивая жена, женщина, которая послушно соглашалась с ним и молчала, пока её не просили открыть рот. Ему нужен был кто-то, кого устраивала посредственность.
Нолан никогда не был злым или жестоким, когда объяснял, чего он от меня ожидал, но вся эта система ценностей была вшита в него, как и во весь этот город. Это был маленький город, и он мало ожидал от своих жителей. Но если других людей это устраивало, я не могла согласиться на это. Я была бы не я, если бы покорилась его воле.
Меня никогда бы не удовлетворило что-то маленькое. Чёрт возьми, я безумно хотела уйти от чего-то среднего. Я была из тех девушек, которые считали, что надо добиваться многого или возвращаться домой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ты, правда, так считаешь? — спросила я его, мой голос был чуть громче шёпота.
Он пристально посмотрел на меня, его глаза потемнели.
— Да. Мне нравится, когда ты страшная. Или мне становится скучно.
Мы оба засмеялись. Его юмор был совсем не в тему, учитывая моё учащённое сердцебиение. Но это сработало. Моё настроение улучшилось? И я смогла, наконец, глубоко вдохнуть.
— Поэтому, — выражение его лица снова сделалось серьёзным, — я не могу позволить тебе уйти. Ты слишком нужна мне. Что бы тебе ни предлагали, я готов заплатить больше. Я готов даже удвоить твою зарплату.
Моё сердце перестало учащённо биться. Оно вдруг вообще перестало биться.
— Ты удвоишь мою зарплату?
Он кивнул.
— Мне придётся.
— Тогда сделай это сейчас.
У него вырвался низкий смешок, который поразил меня в самое нутро и попал прямо в сердце, заставив его снова биться.
— Кто они? Мне надо знать, кто пытается разорить мою кухню.
— Никто, — уверила я его, пытаясь увести его со следа "Сариты". — Я ищу, но никто ничего не предлагал. Это просто моё желание.
Он смотрел на меня в течение минуты, взвешивая мой ответ, пытаясь понять, сказала ли я правду, выискивая в нём скрытые смыслы. В итоге он удовлетворенно выдохнул:
— Хорошо.
Мой желудок скрутило от нервов, и я почувствовала себя виноватой. Я не могла избавиться от ощущения, что мне следовало сказать ему, что я задумала и на что надеялась. Он, по крайней мере, заслуживал честности. Но пока "Сарита" казалась мне недостижимой. Эзра всё ещё был в отпуске. У меня был всего один урок с Верой, и я ещё даже не работала на кухне. Было ещё слишком много неопределённого.
Лучше было бы молчать об этом, пока я не попробую устроиться на эту должность.
Уайетт переместился к двери и взялся за ручку.
— Если ты не собираешься целоваться со мной, тогда тебе, вероятно, следует вернуться к работе.
Я повернулась к нему, не в силах устоять перед его хитрой полуулыбкой и словами, что он мне сказал, а также его заявлениями и милыми признаниями. Неужели я и правда нравилась Уайетту? Не как друг или хороший работник, но как потенциальная девушка?
Это казалось мне невозможным.
После всех тех огорчений, что мы доставляли друг другу в течение всех этих лет, он должен был ненавидеть меня, а не хотеть со мной отношений. Хотя, если бы я была честна с собой, ссоры с ним никогда не были похожи на ссоры.
Когда мы ругались, мы скорее подстёгивали друг друга. Это было похоже на игру в салочки. Или шахматы, в особенно изощрённых ситуациях. И каждый раз во время наших противостояний сердце начинало биться сильнее.
И меня это устраивало. Мне нравились наши перепалки. Меня они забавляли. Забавляло делать это... с ним. Даже когда это напоминало третью мировую войну. Но то, что он только что сказал и то, как он это сделал. Он признался, что я ему нравлюсь такой, какая я есть. Теперь я уже не могла забыть эти воодушевляющие признания, как бы я не хотела.
Я остановилась у двери, зная, что это ещё больше усложнит наши отношения. Но моё тело инстинктивно двинулось вперёд, руки прижались к его свежему чёрному кителю.
Его тело застыло от моего прикосновения. Наслаждаясь его реакцией больше чем следовало, я сделала шаг вперёд и прижалась к нему своим телом. Стук его сердца под моей ладонью стал тем финальным стимулом, что был мне нужен.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я обвила его шею левой рукой и притянула его к себе.
— Спасибо тебе за то, что ты сказал, шеф, — его глаза загорелись от предвкушения. — Теперь я ненавижу тебя немного меньше.
Я коснулась своими губами его губ. Этот милый и несколько затянувшийся поцелуй обещал нечто большее. И он хотел большего, но мне хотелось подарить ему что-то более значимое.
