еще лучше. Ну а девка пусть валяется в параличе — подохнет она, или нет, это уже дело богов. Если выдержит сутки этой боли — значит проживет до тех пор, пока хозяин ее не казнит. Или пока не продаст кому-нибудь еще. Все согласились, что теперь если кто-нибудь и засунет ей в рот свой член, то лишь под угрозой страшной расправы, ибо от этой проклятой волчицы можно ожидать чего угодно. Не девка, а какой-то безумный зверь.
Так и оставили ее валяться в луже крови, с отрезанным членом, зажатым у нее в зубах.
Господина вылечили за двое суток, и все это время ему пришлось лежать без сознания, иначе бы он не выдержал процедуры по отращиванию своего хозяйства. А когда он очнулся, и ему рассказали о том, что произошло — вначале велел казнить всех, кто был хоть как-то причастен к этой истории, начиная с охранников, которые не уберегли его от нападения, и заканчивая магами, которые не смогли освободить его член из зубов мерзкой рабыни.
Но потом сменил гнев на милость, и заявил, что если хоть кто-то из них скажет где-то хоть полслова о том, что рабыня откусила ему член, он не просто их убьет, страшно убьет, он еще и уничтожит всю их родню, всех друзей, даже всех животных, которые живут в их домах. И все поклялись, что никому не скажут ни слова.
А потом Сирус пошел к мятежной рабыне, и был уверен, что она уже мертва. А когда обнаружил, что Настя еще дышит, снял паралич, и приказал поднять ее на столб для казни нерадивых рабов. Столб стоял на обычном месте для наказаний, и пустовал довольно-таки редко. На него, на высоту двух ростов, на перекладину — ставили наказуемого, связав его руки за столбом, за спиной, и так он стоял несколько часов, или несколько суток — в зависимости от того, что хотел сделать хозяин, убить нерадивого слугу, или всего лишь слегка наказать.
Вечером Настю снимали со столба, приходил маг-лекарь, и ее страшные ожоги, открывающие живое мясо, снова зарастали. Опухшие синие руки становились как прежде здоровыми и красивыми, но каждое утро все повторялось — столб, перекладина, палящее солнце и жужжащие, мерзкие мухи, которые откладывали яйца ей в раны и кусали, топтали лапками и пили кровь, капающию из глубоких ран. Ее время от времени секли кнутом, и полосы от кнута исчеркали все ее обнаженное тело.
Сирус иногда приходил, становился возле Насти, превратившейся в кусок окровавленного мяса, и тихо, почти неслышно спрашивал:
— Стоило оно того?
А как-то раз, через неделю после начала пыток, сказал, без злобы и и жалости, скучно и обыденно:
— Ты будешь умирать каждый день. И каждую ночь будешь ждать и бояться того, что случится с тобой на следующий день. И я не дам тебе умереть. Ты должна страдать, и будешь страдать столько, сколько я захочу. И даже с ума сойти ты не сможешь — и это я тебе не позволю. И когда ты сломаешься окончательно, и попросишь меня овладеть тобой так, как я хочу, и сколько я хочу — я подумаю, то ли тебе позволить это делать, то ли тебя наконец убить окончательно. И смерть тебе будет наградой, а ее еще нужно заслужить.
И он был прав. Настя мечтала о смерти, мечтала о том, чтобы все закончилось поскорее, но не могла этого сделать. Она даже разбить себе голову о стену не могла — с ней рядом всегда находились два охранника, следящих за тем, чтобы Настя с собой ничего не сделала.
Дни шли за днями, но Настя не умирала, и не сходила с ума. Ее сильный организм и железная воля, которая таилась в теле домашней девочки, не сдавались и не позволяли ей умереть на столбе. Она не могла себе позволить умереть без того, чтобы отомстить этому подонку. Жаль, что у нее не вышло его убить, или хотя бы безвозвратно искалечить. Но пока она жива и в разуме — все еще может измениться. В конце концов, ему когда-то должно надоесть это представление, и он сделает какой-то новый шаг. И вряд ли убьет Настю — ведь он вывалил за нее огромные деньги, а все богачи патологически жадны, Настя это знала точно. Так что помучив ее и не сломав, скорее всего он продаст ее кому-нибудь другому. Например — выставив на тот же аукцион. И тогда…она сделает все, чтобы сюда вернуться. И отрезать ему башку.
Глава 11
Сирус подошел и встал так, чтобы до него нельзя было доплюнуть. Эта мерзавка в первый же день умудрилась попасть ему в лицо, да так, что залепила кровавой слюной левый глаз. После этого наученный горьким опытом Сирус вставал сбоку от столба, чтобы трудно было попасть. Она еще не раз пыталась доплюнуть до мучителя, но мужчина был настороже, да и девка сильно ослабла после стольких дней на столбе.
Но все еще жила. Сирус, конечно, был наготове, всегда в пределах доступности находился лекарь, чтобы запустить ее сердце, и охранник следил — жива Наста, или нет, но…ее смерти ни разу еще не случилось. Из чего Сирус сделал вывод, что все женщины живучи, как три демона Ада вместе взятые, особенно если эта женщина из другого мира.
Она висела на столбе уже более ста дней. И Сирус навещал ее каждый день, а то и еще чаще. Ему нравилось смотреть, как ее прекрасное тело под лучами солнца и кнутом палача превращается в кровавый кусок мяса. Было в этом что-то красивое, что-то такое, что находило отклик в его душе. Не каждый может купить самую красивую рабыню на этом материке, а может и во всем Мире, и методично уничтожать ее, днем превращая в жалкую уродину, и вечером возвращая в прежнее состояние. Она даже почти не похудела — ее каждый день утром и вечером кормили насильно, заставляя есть сытную еду, приправленную травами и снадобьями — чтобы организм рабыни не прекратил свое существование раньше времени. Только Сирус мог забрать ее жизнь, только ему она принадлежала.
Он уже не хотел ее, как женщину. Он видел ее тело — изуродованное пытками, грязное от естественных отправлений, пахнущее, как помойка на окраине города. И это не добавляло ей привлекательности. Даже тогда, когда ее отмывали и приводили в порядок, и Наста вроде бы приобретала прежний облик — все равно Сирус ее не хотел. Так
