Люба сейчас придет. Кажется, лучше бы не приходила. Остаться одному, одному уйти. Начнет тормошить: «Живи, живи»!
Зачем я ей? Что может быть более нелепого — больной любовник? Только несколько раз было после начала болезни. И то — плохо. Сейчас чувствую все. Стыдно. Несостоятельность. И у нее есть муж. Раньше было мучительно представлять их вместе. Теперь кажется — все равно. Есть, так есть. (Вот что значит подавлены гормоны. Физиология.)
Предлагала: «Давай брошу все, перейду к тебе. Буду до конца». Может, лицемерила? Звала, что не соглашусь. Ни за что.
Брось! Сам дерьмо и других считаешь такими же. Трус и эгоист.
Прости меня, Любушка! Пожалуй, ты бы сделала.
Неужели могла бы? Но как же ей было бы потом? Как с детьми? Нет, так нельзя делать. Мать не должна так делать. И я бы сам перестал ее уважать. Да и не сделала бы она. Не может быть.
Когда ее нет, растет отчужденность. «У тебя есть дети, семья. У меня одна работа и еще помощники. Юра, Вадим, Игорь, Поля».
Помощники.
Очень важно сознавать, что ты нужен кому-то. Необходим. Вот почему мне грустно. Они выросли. Я, кажется, уже не нужен. У Юры ясная программа деятельности. Есть авторитет у подчиненных. Называют его на «ты», но все слушаются, никто не спорит.
Нужно собираться в дальний путь.
У меня нет зависти. Я по-честному рад, если он пойдет дальше и быстрее. Только хочется немножко теплоты. «Вы — наш учитель»… В самом деле — я все-таки вложил в них часть своей души. Водил за ручку по дебрям науки, путь показывал. Диссертации исправлял. Учил экспериментам. Вадим пришел прямо из университета, ничего не умел…
«Подайте Христа ради…»
Замнем. Довольно слез.
Что-то она не идет долго. Опять что-нибудь задержало. Побудет час и заявит «бежать». Как я ей скажу о своем решении? Или опять по слабости отложу? Нет, больше нельзя. Тем более после удачного опыта.
Бедная — какое это будет бремя!
А ребята, по-моему, не верят, что я решусь.
Да ты и сам не веришь.
Нет — решусь. Палата: синий ночник над дверью. Тревожная, подозрительная тишина. Горячая подушка. Задыхаюсь. В голове глухой, непрерывный шум: у-у-у, у-у-у… «Приди, смерть, я больше не хочу ничего…»
Чу! Ее каблучки стучат по асфальту. Она. Она!
Бежит, как девочка, стройная, тоненькая. Размахивает сумочкой. Смешная, милая походка. Немного подпрыгивает, голова закинута. Это она прибавляет себе значительности и роста. Решительный, серьезный доктор.
Вот увидел, и вся отчужденность сразу растаяла, как дым. Ты так нужна мне, моя милая, так нужна! Юра уже уходит, Вадим, небось, тоже. Не могу я оставаться совсем один, поймите! Постой, есть еще Леня. Но он такой колючий, а хочется немножко нежности. Только ты…
Побегу встречать. Да, цветы нужно поставить на стол. Любит, Самые ранние гладиолусы.
Каблуки по ступенькам. Сердце тоже стучит. Двери уже открыл. Жду.
— Здравствуй, милый! Дай я тебя поцелую.
Руки на плечи. Целует необычно долго. (Неужели я не смогу?..) Запах волос.
Обнимаю крепко. Платье тонкое. Чувствую всю, всю ее. Мою милую. Желанную. Да! Да! Да! О, как неожиданно хорошо…
Пьем кофе. Люба сама накрывала. Ей нравится хозяйничать у меня. «Это мой дом». Верно. Никто не бывал раньше. Крепкие, красивые ноги, еще не успевшие загореть. Приятная легкость, и голова немножко кружится. Удовлетворение. О, это извечное чувство мужчины! А раньше не понимал: «Фрейд врет!» Нет, это — сильно. Меньше, чем у Фрейда, но достаточно. Измерить. Все нужно измерить. Зачем? Важный фактор поведения человека.
— Ну рассказывай, как прошел опыт.
Рассказал ей вкратце. Внимательно слушала, не перебивала. (Нужно все-таки было попробовать тот, второй режим, с перерывами. В другой раз.)
Закончил. Помедлила.
— Не думаю, чтобы можно было применить эту штуку в клинике, по крайней мере в хирургии. Если поступает больной с шоком, то у него есть раны, и нельзя лишать кровь способности свертываться, чтобы приключить АИК.
— Вот уж это ты брось! Если бы хорошо отработать параллельное кровообращение, то можно лечить всех больных, у которых сердечная слабость. А разве таких мало? Когда с этим соединим камеру, почку и длительный наркоз, то это вообще будет революция в реанимации. Тоже мне, доктор, не понимаешь такой важной вещи!
(Ограниченность. Досадно.)
— Этого же еще нет. Хотя, конечно, гипоксия — главная причина смерти. Только очень уж сложно. Ты говоришь — участвовали двадцать человек? Значит, нужно такую бригаду держать? Да наш горздрав задавится — не даст. Представляешь: для круглосуточного дежурства сто человек!
— Что ты думаешь, так всегда и будет? Все упростится. Во-первых, будут автоматы. Во-вторых, часть исследований отпадет, так как будут выбраны самые необходимые. Но человек десять в смену, наверное, останется. Плюс помещения. Конечно, вещь не дешевая, зато и эффект будет: человек сто за год можно спасти в таком городе, как наш.
— И с инфарктами тоже?
— Конечно.
— Тогда начальство заинтересуется. Ты напиши докладную записку.
— Не смейся. Записку я писать не буду, но Юра тоже говорит, что это нужно «подать».
— Правильно говорит. Реклама — двигатель торговли.
Потом она что-то рассказывала о своем отделении. Какие-то мелкие факты, почти сплетни. А я не слушал, только смотрел и думал.
За что она меня любит? Мои научные идеи для нее не очень интересны. Она практический врач, не по должности, а по складу души. Науку оценивает через чувства: хорошо ли ее больным? Знает свое дело, читает, но на теории не реагирует. Жаль, конечно. Могла бы.
— Ты еще любишь меня, Лю?
— Зачем задавать такие вопросы? «Сердце, верное любви, молчать обязано». Песенка такая глупая была, во времена моей молодости. Ты помнишь ее?
— Нет, я мало тогда слушал песни.
— «Книжный червь». Твоя мама была права.
Опять болтовня о пустяках. Я люблю ее слушать, но сейчас не до того. Все время сверлит мысль: нужно приступить к главному. Или еще отложить? Нет. Давай.
— Знаешь, Лю, а ведь в нашей установке можно получить анабиоз. Тебе знакомо это слово, доктор?
— Ты меня совсем ни во что не ставишь.
(Она еще не подозревает, к чему клоню: «Обычные его фантазии».) Занялась букетом: компонует цветы.
— Я читала, что в Японии существует специальное искусство — составлять букеты. Вот бы изучить. Ты это для меня купил?
— Да, для тебя. А что бы ты сказала, если бы я провел этот опыт с анабиозом на себе?
Взрыв.
— Что?! До каких пор ты будешь меня истязать? Ты думаешь, мне легко сидеть, болтать с тобой о цветах, о твоей машине и видеть, как твое лицо становится все… Нет, так нельзя!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
