Мне только что позвонили, ваша жена разродилась тройняшками. Они здоровы, прекрасно себя чувствуют, как и мать. Я как раз собирался их навестить.
— Аллилуйя, — опустошенно выдохнул Уэлинг.
— Вы как будто не рады? — спросил доктор Хитц.
— Разве можно не радоваться в моей ситуации? — ответил Уэлинг, воздевая руки к небу. — Мне всего-то нужно решить, кого из трех малюток оставить в живых, потом отвезти в Душегубку своего деда и вернуться сюда с квитанцией.
Взбешенный доктор Хитц навис над Уэлингом.
— Мистер Уэлинг, вы сомневаетесь в необходимости регулирования численности населения?
— Нет, даже не думал.
— Вы хотели бы вернуться к старым добрым временам, когда Землю населяло двадцать миллиардов — и должно было стать сорок миллиардов, потом восемьдесят, потом сто шестьдесят миллиардов? Вам знакомо выражение «как сельди в бочке»?
— Да, — буркнул Уэлинг.
— Так вот. Без контроля численности населения люди сейчас толпились бы на поверхности этой планеты, как сельди в бочке. Подумайте об этом!
Уэлинг продолжал таращиться в одну точку на стене.
— К 2000-му году, — не унимался доктор Хитц, — до того, как ученые предложили новый закон, человечество уже умирало от жажды, из еды остались только морские водоросли — и тем не менее люди настаивали на своем праве размножаться как кролики. И на праве жить вечно, если получится.
— Я люблю этих детишек, — прошептал Уэлинг. — Люблю всех троих.
— Никто не спорит, — согласился доктор Хитц. — Мы все, по-человечески, вас понимаем.
— И я не хочу, чтобы умер мой дед.
— Мало кому нравится сдавать родственников в «Дихлофос», — понимающе кивнул доктор Хитц.
— Вот зачем люди выдумывают эти гадкие названия? — сказала Леора Траверс.
— Что?
— Не люблю, когда наше заведение называют «Дихлофосом» и другими нехорошими словами, — объяснила она. — Это создает неправильное впечатление.
— Вы совершенно правы, я приношу свои извинения, — доктор Хитц поспешил употребить другое, официальное название муниципальных газовых камер, которое никто не употреблял в обычных разговорах. — Мне следовало сказать «Салон этичного суицида».
— Да, так намного лучше, — согласилась Леора Траверс.
— Этот ваш ребенок — кого бы вы ни выбрали, мистер Уэлинг — будет жить на счастливой, просторной, чистой и богатой планете, и все это — благодаря контролю численности населения. Он будет жить в саду, похожем на изображенный на этой фреске. — Доктор Хитц покачал головой. — Двести лет назад, когда я был еще молод, на Земле царил ад, и никто не надеялся, что человечество сможет протянуть еще хотя бы два века. Сейчас же мы видим в будущем тысячелетия спокойствия и изобилия, и только сила воображения ограничивает эту перспективу.
Его лицо осветила улыбка.
Но он перестал улыбаться, когда увидел револьвер в руках Уэлинга.
Уэлинг застрелил Хитца.
— Вот место для одного человека, — сказал он.
Потом он убил Леору Траверс.
— Это ведь только смерть, — произнес он, когда ее тело коснулось пола. — Зато теперь места хватит двоим.
Потом он выстрелил себе в висок, обеспечив место всем своим троим.
Никто не ворвался в комнату. Казалось, никто не слышал выстрелов.
Художник сидел на верхней ступеньке своей стремянки и молча смотрел на скорбную картину внизу.
Он задумался над пугающей загадкой жизни, которая требовала от своих созданий рождаться и, родившись, плодиться… Размножаться и жить как можно дольше — на крошечной планетке, которой придется это все терпеть.
Все решения, приходившие ему в голову, были весьма невеселыми. Они были мрачнее, чем «Дихлофос», «Веселый Хулиган» и «Давай по-быстрому». Он думал о войне. О чуме. О голодоморах.
Он знал, что никогда больше не будет писать. Выпустил из рук кисть, которая шлепнулась на тряпки внизу. Потом решил, что хватит с него жизни в Счастливом саду жизни. Медленно спустился с лестницы и подобрал пистолет Уэлинга.
Художник был полон уверенности покончить с собой.
Он не смог.
Тогда он вспомнил о таксофоне в углу. Он зашел в будку и набрал номер, который трудно забыть: 2BR02B.
— Федеральное бюро завершения цикла, — сказал мягкий голос на другом конце провода.
— Когда вы сможете меня принять? — спросил он осторожно.
— Скорее всего во второй половине дня, — ответила женщина из бюро. — Может быть, раньше, если от кого-то придет отказ.
— Хорошо, — сказал художник. — Запишите меня, пожалуйста.
Он очень отчетливо, по буквам, продиктовал ей свое имя.
— Спасибо, сэр. Город благодарит вас, страна благодарит вас, планета благодарит вас. Но самую глубокую благодарность к вам испытывают будущие поколения.
Неизвестный солдат
© Перевод. М. Загот, 2020
Все это, разумеется, была чушь собачья — нам сообщили, что наша малышка — первая из тех, кто родился в Нью-Йорке в третьем тысячелетии нашей эры, первого января 2000 года, ровно через десять секунд после полуночи. Однако третье тысячелетие, как уже неоднократно указано, ведет отсчет от первого января 2001 года. В планетарном отношении новому году было уже шесть часов, когда родилась наша малышка, потому что он начался именно шесть часов назад в Королевской обсерватории в английском Гринвиче, откуда и начинается исчисление времени. Да и вообще, число лет, прошедших со дня рождения Иисуса, весьма приблизительно. Точной даты нет. И кто может определенно сказать, в какой именно момент родился ребенок? Когда появилась его головка? Когда он целиком оказался отделен от матери? Когда перерезали пуповину? Поскольку первому новорожденному третьего тысячелетия полагалось много призов, равно как и его родителям и главному дежурному врачу, заранее договорились не учитывать отсечение пуповины — этот эпизод может затянуть роды и вывести их за критический предел полночи. Доктора со всего города будут во все глаза следить за стрелками часов, а их ножницы застынут в ожидании. Огромное количество свидетелей тоже будет следить и за ножницами, и за часами. Доктор-победитель получит оплаченный отпуск и проведет его на одном из нескольких островов, где турист еще чувствует себя в безопасности, скажем, на Бермудах. Там расквартирован батальон английских десантников. Понятно, что у врачей появится соблазн при возможности как-то передвинуть время рождения в свою пользу.
Независимо от критериев, определить момент рождения было гораздо проще, чем объявить о том, что оплодотворенная яйцеклетка превратилась в человеческое существо во чреве матери. Для целей конкурса моментом рождения решили считать секунду, когда на глаза или веки младенца впервые упал свет окружающего
