Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это относится и к смерти. Бог не есть Бог мертвых, Он есть Бог живых (Мк 12:27), и если мы живем в Боге, между нами есть близость. Часто, когда из этой жизни уходит ребенок, родители переживают двойное горе. С одной стороны, умер ребенок. Нет больше физического присутствия, нет непосредственного физического общения. Но кроме того, мы странным образом воображаем, что ребенок, умерший младенцем, навсегда им и останется, что он останется вне сознательного контакта, потому что на земле он умственно не развился и не мог общаться на уровне интеллекта и тех эмоций, которые нас связывают. Но ведь это живая душа, живущая в Живом Боге и Его силой, и если бы только мы могли достичь глубин собственной души, собственного духа, мы могли бы без страха быть уверенными: ничто не может разлучить нас. Когда наступит полнота времен, исполнение всего, мы встретимся не на уровне нашего психологического богатства или убожества, мы встретимся – дух с духом и душа с душой; это мы должны бы осознавать уже теперь, на земле. Наши взаимоотношения с теми, кто ушел из этой жизни, не в прошлом и не в будущем: они в настоящем – в скоротечном мгновении настоящего, в котором мы встречаемся с вечностью, то есть с Богом. Наша связь с теми, кто ушел из этой жизни, в настоящем, она принадлежит именно категории вечности, а не времени. Да, действительно, нет физической встречи, физического общения, но в любом случае мы общаемся не на этом уровне. Даже в теперешнем нашем состоянии, когда между нами есть отношения, они обусловлены не просто взаимопониманием на уровне слов, языка, символов. Мы понимаем друг друга, отношения существуют, постольку поскольку мы встречаемся в молчании, на глубинах, душа с душой. В каком-то смысле, подлинное общение начинается там, где все способы общения оставлены в стороне. Подлинное взаимопонимание – за пределом слов. Когда страдает ребенок, мы актом веры должны принять его способность вырастать все больше в тесную близость с Богом, потому что он – живая душа, и мы должны быть уверены, что то, что с ним происходит, не напрасно. И когда дети уходят из жизни, мы должны помнить, что Бог есть Бог живых.
При всем этом нельзя недооценивать прикосновение, физический контакт. Почти все религиозные обряды совершаются через контакт: возложение рук, благословение – так многое совершается физически, и мы должны осознавать духовные способности, восприимчивость нашего тела к области духа. Без тела мы не могли бы причащаться таинству Тела и Крови Христовых, не могли бы приобщиться Богу. Через тело и благодаря тому, что оно представляет, чем является, можем мы иметь это соединение со Христом и Богом. В человеческих взаимоотношениях прикосновение играет колоссальную роль. Столько сострадания, любви, нежности можно передать прикосновением руки, не словами и речами, а – взяв человека за руку, положив руку ему на плечо… Это тем более относится к больным детям. Или вернее, нет, не только к детям – потому что в тяжелой, серьезной болезни каждый снова становится ребенком. Прикосновением можно передать столь многое – тáинственное, священное или просто человеческое (что тоже является священным и тáинственным), и этому следует научить родителей больных детей: где бессильны слова, где нет как будто пути к общению, есть таинственный путь передать непередаваемое, то, что невозможно выразить. Любовь, нежность, сострадание, но также веру и непоколебимую уверенность – все это можно вложить в жесты и прикосновения, в то, как мы обращаемся с телом.
Нам приходится иметь дело не только с больным ребенком, но и с теми, кто в горе окружают его. Вместо того чтобы погрузиться в печаль, отдаться ее всепоглощающей и разрушительной власти, они верой должны познать, что участвуют в таинстве, в ситуации, где кончается человеческая сила и властно вступает Божественная Сила, созидая Царство, в котором каждый ребенок (а все мы – чьи-то дети) участвует так или иначе в тайне Господа Иисуса Христа, родившегося в этот преходящий мир, чтобы умереть и через Свою смерть открыть нам несокрушимую вечную жизнь.
Перед лицом страдания{57}
Я собираюсь говорить сейчас о страдании, но не с философской точки зрения, не о его связи со злом, я буду говорить именно о том, как быть, когда перед нами встает страдание как факт. В своем выступлении я буду обращаться к тому опыту, который накопился у меня на протяжении многих лет в самых разнообразных ситуациях, когда мне постоянно приходилось иметь дело со страданием людей, подходить с вниманием к нему. Я работал в госпиталях, в мирное время и во время войны, около четырнадцати лет. Мне пришлось столкнуться со страданием во время войны, не только занимаясь полевой хирургией, но и общаясь с солдатами, которые страдали, затем мне пришлось иметь дело с человеческим страданием в качестве священника. И, как каждый из нас, я вынес какой-то опыт страдания из собственной жизни.
Первое, что я хотел бы подчеркнуть: выносить опыт, делать заключения из страдания других людей вполне оправданно, но вместе с тем в этом есть некоторая двусмысленность. Это оправданно, потому что если вы связаны с людьми привязанностью, дружбой, если для вас много значит то, что они стоят плечом к плечу с вами, как товарищи по оружию, если вас глубоко трогает тот факт, что они вверили вам свое тело, свою цельность, свое будущее, свою жизнь и смерть, то между вами есть уровень взаимопонимания: оно коренится в доступном нам сострадании. Но сострадание не есть страдание, оно не значит, что мы несем чужую боль так же, как сам страдающий, наравне с ним. Сострадание означает, что мы страдаем вместе с ним, и это положение более сложное. Если у вас есть собственный опыт страдания, ваше сострадание питается этим опытом, и тем не менее страдание ближнего вы знаете воображением, а не физически. С другой стороны, сострадание обнимает не только физическую боль, оно охватывает и нравственные страдания другого человека, всего человека, чье страдание перед вами. Так что вы увидите, что опыт, который я вынес из того, что наблюдал, очень несовершенный, но я могу также сделать некоторые выводы из того, что говорили страдающие люди, из свидетельства людей, которые имели право говорить о собственном страдании и о том, как можно справляться с ним.
Остановимся на минуту на этом последнем моменте: на том, как смотреть в лицо страданию. Есть разница: пассивно, робко или с возмущением претерпевать страдание – или принять его. Не каждый, кто страдает, принимает страдание, глядя ему в лицо. Очень часто мы бежим от страдания, а оно преследует нас, словно бич Божий. Посмотреть ему в лицо мы можем не в тот момент, когда собираемся с мужеством и соглашаемся трезво взглянуть на вещи; это возможно, только если нам есть на что опереться, в противном случае мы способны бываем на миг взглянуть в лицо страданию – и тут же нас сломит страх, тревога, сознание бессмысленности того, что мы переносим. Чтобы встретить страдание лицом к лицу, надо воспринимать жизнь смело и мужественно. Если мы изначально считаем, что жизнь должна быть легкая, что страданию нет места в ней, что главное – жить и получать от жизни все, что она может дать приятное, то очень трудно взглянуть в лицо страданию. Мы можем проявить мужество на короткое время, но не способны сделать его своей постоянной жизненной позицией. Но если я живу ради чего-то, если я готов умереть за что-то, если для меня существуют ценности бóльшие, чем я сам, вещи более значительные для меня, чем то, что случается со мной, у меня есть опора и я могу смотреть в лицо страданию.
Вы скажете: ну, это геройство! Нет. Так действует каждый из нас по отношению к некоторому кругу обязательств или взаимоотношений. Мы готовы встретить страдание и переносить его ради кого-то одного, вместе с кем-то одним или по определенной причине и отстраняем, вернее, отвергаем страдание, когда оно посылается нам ради другого человека или иной цели. Это говорит о том, что даже на самом низком уровне мы способны смотреть в лицо страданию, если оно как-то связано с ценностями, которым мы готовы служить, или с людьми, которые достаточно для нас значат, чтобы мы забыли самих себя. И тут, идет ли речь о Боге или о людях, решающее слово – любовь, не долг, не мужество. Понятие долга возникает, когда любовь слаба. Мать проводит ночь у постели больного ребенка: у нее нет чувства, что она «исполнила свой долг». Она просто не может поступить иначе. Платная сиделка исполняет свой долг. То же самое справедливо сказать, когда мы отдаем свою жизнь, когда живем или умираем ради чего-то, что глубоко заложено в нас, что важнее для нас, чем то, чему мы противостоим.
Страдание – не всегда зло. Это знает врач, знает медсестра, знают бывалые пациенты. Боль – момент, когда нам дается предупреждение, что что-то не в порядке. Иначе мы оказались бы в трагическом положении без всякого предупреждения. Начинающего медика учат, что, если пациент страдает, не следует облегчать его боль, пока не найдена ее причина: если снять боль, у врача порой не остается никаких данных; это же относится к душевным страданиям. Бесполезно снимать боль успокаивающими средствами, или «опиумом для народа», или слабыми формами опиума, отводя людей от переживания страдания, заставляя их забыть о страдании на короткое время. Мы должны быть готовы помочь людям обнаружить причину страдания и помочь им справиться с ней.
- Пасхальная тайна: статьи по богословию - Иоанн Мейендорф - Религия: христианство
- Иисус Христос VS Иисус Назорей. Второй проект Люцифера - Ю. В. Халезов - Религиоведение / Религия: христианство
- Взаимоотношения с родственниками супругов - Гэри Чепмен - Религия: христианство
- Иисус, которого я не знал - Янси Филип - Религия: христианство