Евгений отдал должное своим друзьям из лаборатории: они знали многое (хотя и не все!) о его приключениях — но не стали демонстрировать свою осведомленность. И прекрасно! Теперь великолепная в своей глупости болтовня полностью заслонит предысторию знакомства с графом — и значит, можно не бояться по-настоящему опасных вопросов...
Впрочем, сейчас Евгению все равно не хотелось идти в институт — еще успеется завтра или послезавтра, времени полно! Сейчас же ему хотелось одного: отдохнуть. Прийти в себя, опомниться, пережить и отодвинуть немного в прошлое слишком уж яркие воспоминания...
Подумав, он предложил Юле поехать в Южный парк. День выдался теплый и тихий — редкость поздней осенью. А скоро листья облетят, начнутся дожди... и потом будет мерзко-слякотная мешанина до самой весны. Нет, не любил Евгений зиму, несмотря даже на Рождество и Новый год!
...В парке было малолюдно, но гуляющие все же попадались — и не сговариваясь, Евгений и Юля отправились в самый дальний заброшенный уголок, за вереницу небольших прудов. Под ногами шуршали неубранные листья — но ни этот шорох, ни голоса редких птиц не нарушали тишины, не мешали. Разговаривать не хотелось, и помимо воли Евгений снова вспомнил о тонечкином дневнике. Не хотелось ему об этом думать... но что поделаешь! Слишком тяжело было примириться с потерей, позабыть об утраченных страницах. Что скрывала Тонечка на этот раз?
Евгений снова и снова возвращался мыслями к оставшимся записям, к краешкам вырванных листов, к рисунку шкодливого кота...
Он помнил, что край обрыва был очень ровный — и при этом страницы были именно вырваны, а не вырезаны. Но это можно сделать только очень медленно, аккуратно — в спокойном состоянии духа... Значит, решение не было спонтанным! И эта картинка... Случайна ли она? Рисунок явно самого Фельцмана, не копия! И приклеен так аккуратно, что даже не сразу заметишь... И точно на следующую после обрыва страницу!
Что же хотела сказать Тонечка, вклеивая в дневник этого милого зверя? Она ведь никогда не питала страсти к излишней эстетике — судя по рассказам Юли, а теперь и по его собственным впечатлениям... Значит, рисунок несет какой-то скрытый смысл. Кот на чемодане — к чему бы это?
Память Евгения судорожно напряглась, пытаясь проявить давние полузнакомые ассоциации. Где-то ведь он уже встречал этого кота с чемоданом!
Юля, похоже, почувствовала, о чем размышляет Евгений. Дернулась было что-то сказать — но передумала, промолчала, словно бы мысленно отдалившись от него. Евгений на секунду забеспокоился, не обиделась ли она — но тут же снова утонул в судорожном переборе полузабытых ассоциаций...
Образ всплыл из памяти, когда он уже почти отчаялся. «У меня скорее лапы отсохнут, чем я прикоснусь к чужому, — напыжившись, воскликнул кот, танцуя на чемодане, чтобы умять в него все экземпляры злополучного романа...»
Рукописи не горят... ну конечно! Вот на что намекала эта иллюстрация! Вырванные страницы сохранены, осталось только найти — да что там найти, достать их! Ведь у дневника — Евгений очень отчетливо это помнил — была толстая обложка: кожаная на картонной основе. Если где-то устраивать тайник, то именно в ней!
Боясь поверить себе, Евгений повернулся к Юле. Но она уже сама поняла, что к чему.
— Пойдем скорее, — очень серьезно проговорила она, потянув Евгения за руку в направлении ближайшего выхода из парка. — Только смотри, ты же можешь и ошибаться...
...Он не ошибался. Даже странно было, что тайник до сих пор никто не обнаружил! Вероятно, сыграла роль его парадоксальность: зачем прятать страницы из дневника в самом дневнике? Однако же Тонечка поступила именно так...
Картон обложки был расслоен на три части, и в отверстие, аккуратно вырезанное в средней части, был вложен герметично заваренный пакет из толстого пластика. В нем и нашлись четыре вырванных листа...
Евгений обратил внимание, что пластик был несгораемый — так что страницы сохранились бы даже при попытке сжечь тетрадь. Более того, именно в этот момент тайник переставал быть таковым: тот, кто сожжет дневник, будет просто вынужден прочитать спрятанные записи...
Второй раз Тонечка передавала им привет из прошлого! Но что же она хотела сообщить на этот раз? Что сберегала с таким старанием?
Преодолевая полуосознанное внутреннее сопротивление — страх? смущение? дурные предчувствия? — Евгений и Юля склонились над спасенными страницами.
* * *
«11 августа.
Матиуш пригласил к нам в гости Гену Фельцмана. Официальная версия — внести какие-то изменения в мой портрет. Матиуш говорит, что я сильно изменилась за последний год, и поэтому... Вначале я посмеялась, сказала, что портрет Дориана Грея все равно не получится, а вот испортить хорошую вещь можно. Но он настаивал, и я сообразила, что он просто пытается сделать мне приятное: помнит, вероятно, что мы с Геной очень хорошо общались, пока он работал над портретом.
Ну, что же — я рада. Последнее время Матиуш просто утопил меня в подарках и знаках внимания... Боюсь показаться неблагодарной, но лучше бы он мне ничего не дарил, а ПОВЕРИЛ. Я-то ведь не сомневаюсь, что мы с ним видели нечто действительно невероятное. Ну, и зачем делать вид, что ничего особенного не произошло? Чудес не бывает? Конечно! Но промазать с трех выстрелов по почти неподвижной мишени — это тоже чудо... в некотором роде!
Гена приедет завтра. Когда же Матиуш успел пригласить его? Похоже, что когда последний раз уезжал — неделю назад. Немного невежливо, что он не предупредил меня заранее, но бог с ним. В конце концов, мы оба все эти месяцы явно не в себе...»
«12 августа.
Гена приехал сегодня около шести вечера. Странно, но я радовалась ему, как близкому человеку... Мы поговорили о всяких мелочах, сеансах позирования и прочей ерунде. И — неожиданность! — оказалось, он познакомился с Сашкой. С моей подачи, как он выразился. И не пожалел об этом — да, Сашка очень интересный человек во всех отношениях. Я хотела узнать, как он там, чем занимается, как себя чувствует? Но почему-то не смогла заговорить об этом непринужденно. Странно: мне казалось, что здесь все уже давно ясно. И тем не менее я чувствовала себя почти предательницей.
Мало того — Гена передал мне его новую вещь. Пьеса, называется «Тень вампира». Странно все, начиная с названия. Не для «Уголка» же он ее написал, в самом-то деле! Для души... Но с каких это пор Сашка для души сочиняет мистические пьесы?!
А если серьезно, я обижена на него. Передавать посылки с оказией — это как-то странно смотрится в двадцатом веке! Что же, они там считают — я заживо похоронена в этом замке? Без связи с внешним миром? Мог бы позвонить, я бы приехала. Да, но... Сколько раз за последний год я ездила куда-то по собственному желанию? А? Вот то-то же! А ведь мне вроде бы никто не запрещает... Нет, я поневоле начинаю задумываться о каких-то странных вещах. Наверное, стоит чему-то нарушить привычный ход вещей, как все строение проверяется на крепость.
Вечером, не знаю зачем, начала поддразнивать Матиуша — не боится ли он оставлять меня подолгу наедине с молодым человеком. Он ответил, что не сомневается в моей порядочности. Господи, хоть бы кто-то засомневался в ней!!!»
«14 августа.
Не могу прийти в себя. Это что-то странное. Или страшное. Эта пьеса... Я не могу сказать, что она талантлива. (Я не представляю себе, как ее можно поставить — даже если допустить на минутку, что кто-то захочет ее ставить! — ведь танцы должны как-то играть на сюжет или хотя бы не создавать диссонанса.)
Но прочитать ее сейчас...
Я понимаю, что Сашка не мог знать о произошедшем со мной. Это какие-то его «творческие вывихи». Но такое неожиданное соответствие... Было или не было? Укус вампира или несчастный случай? Обычная собака или нечто страшное, в образе собаки?
При том, что героиня ничуть на меня не похожа. Но тем не менее, я ее очень ясно себе представляю. Очаровательная, между прочим, девочка. Готовая на все... ради славы? Черта лысого! Ради той себя, которой нет, понятно? Которой нет, но которая должна быть...
Но почему в поисках себя вдруг понадобилась нечистая сила?! Странно это как-то. Надо бы поговорить с Сашкой... да, но непонятно, захочет ли он со мной разговаривать?
Грустно. И поделиться, как обычно, не с кем.»
«15 августа.
Сегодня Гена начал работать. Делал какие-то наброски, заставлял меня читать вслух стихи — «для выражения глаз». Мне надоело за два часа до того, как я об этом сказала.
Показала свою «мистическую коллекцию». Больше всего, казалось, Гена был удивлен, что собрала я это все меньше чем за три месяца. По-моему, он с трудом удержался от реплики — что-то вроде «хорошо быть коллекционером, когда больше делать нечего».
Может быть, рассказать ему о собаке? Неловко... а почему, собственно? В конце концов, мне в этой истории стыдиться нечего.»
