пассажирскую дверь спереди. Усевшись на место водителя, завожу мотор и набираю Мишу. Брат может быть удивительным засранцем, но в ситуации как сейчас он становится первым, кому я хочу позвонить.
– Да, – отвечает он после нескольких гудков.
– В твоей квартире можно сегодня остаться? – спрашиваю я.
Не знаю, может, это мой напряженный голос играет свою роль, но Миша вообще не задает лишних вопросов, на которые прямо сейчас у меня нет ответов.
– Пароль от ворот – восемь, шесть, девять, четыре. Ключ у консьержа возьми. Имей в виду, что холодильник пустой, – лишь предупреждает он спокойно.
– Спасибо.
Пауза.
– Никит, помощь нужна?
Я вздыхаю, совершенно не готовый к этим словам брата. Может быть, мы не так уж далеки друг от друга, как я считал все это время. Может быть, он чувствует, какой на душе раздрай.
– Я обращусь, если понадобится, – обещаю я. – Спасибо, Миш.
Мы отъезжаем от кинотеатра. Дождь барабанит по крыше. Рита время от времени всхлипывает. Но это единственное, что говорит мне, что она вообще жива. Потому что ее совершенно пустой взгляд направлен в одну точку за окном, а сама она сидит абсолютно неподвижно. Я интуитивно беру ее безжизненную ладонь в свою и переплетаю наши пальцы. Она никак не реагирует, но мне самому будто становится легче. Удивительно, жест, который призван поддержать ее, позволяет расслабиться мне.
Весь путь до квартиры Миши мы проводим в тишине.
– Папа будет волноваться. – Это первые слова, которые говорит мне Рита, когда мы поднимаемся в лифте и заходим в темный коридор квартиры брата.
– Я с ним поговорю, – обещаю я, помогая ей снять обувь и забирая из рук сумочку. – Не думай об этом.
Рита фокусирует на мне грустные глаза. Потом отводит их, словно смотреть на меня ей невыносимо.
– Мне жаль, что ты стал этому свидетелем, – произносит она тихо.
Господи, ей жаль? Этому мудаку должно быть жаль! Я просто… Я в жизни не испытывал такой ненависти к другому человеку, какую испытываю к нему. Впрочем, такая всепоглощающая нежность и примитивная потребность защищать – чувства, которые вызывает во мне Рита, мне тоже раньше были незнакомы.
– Тебе нечего стыдиться, Рита. Он просто грязь. Не стоит ни одной твоей слезинки. – Я обнимаю ее за плечи. Рита рефлекторно морщится.
Еще не понимая точно, но предчувствуя причину, я мягко отвожу ее волосы назад и слегка оттягиваю в сторону ворот ее джемпера. На бледной коже уже проступили два лиловых отпечатка пальца там, где Зарецкий ее хватал.
Глухо выругавшись, я на секунду прикрываю глаза. Я хочу оставить Риту в безопасности, найти этого ублюдка и вытрясти из него все дерьмо. Сделать так, чтобы у него не было сил даже тупо смотреть в сторону этой девушки. Но я заставляю себя вспомнить о том, что сейчас важнее, и, мягко коснувшись губами лба Риты, обещаю:
– Мы все решим завтра.
– Мы останемся здесь? – спрашивает она.
– Да. Это квартира Миши. Нас здесь никто не побеспокоит.
– Хорошо. Я могу сходить в душ?
– Конечно, – спохватившись, я веду Риту в спальню. Открыв несколько ящиков, нахожу полотенце, халат. – Могу дать тебе одну из футболок брата.
– Давай.
Когда Рита скрывается в ванной, я жду, пока зашумит вода в кране. После этого достаю мобильный и набираю номер сенатора.
– Юрий Борисович, здравствуйте. Это Никита Любимов.
– Угу, я заметил, – весьма недружелюбно тянет Воскресенский. Этот человек меня явно испытывает. И теперь, своими глазами увидев причину, я его прекрасно понимаю. – Рита почему на звонки не отвечает?
– Она со мной.
– Это я и без тебя понял.
– Влад Зарецкий в городе, – говорю прямо. – Он снова угрожает ей.
На другом конце провода возникает напряженная пауза. Потом сенатор очень нелицеприятно ругается.
– Он подкараулил ее возле женского туалета после кино, куда мы ходили вместе с ней, – продолжаю я ровно, хотя внутри все пылает от ярости, стоит мне вспомнить события вечера. – Я успел вовремя, но Рита в шоке. И он снова оставил на ней синяки.
– Привози Риту домой, – говорит Воскресенский требовательно.
– Нет. Сегодня она останется со мной, – отвечаю твердо, готовый противостоять и сенатору, и всему миру. – Я хочу понять, что делать с ним.
– Я решу.
– Я убью его.
– Без этого давай, – грубовато обрывает меня сенатор. – Он нарушил судебный запрет приближаться к ней. В этот раз я добьюсь, чтобы он, несмотря на влияние родителей, получил реальный срок.
– Кто его родители?
– Большие люди, Никита, – отвечает он скупо. – Я разберусь. Позаботься о моей дочери.
Слова сенатора Воскресенского звучат в моей голове все время, пока я жду, когда Рита выйдет из ванной. Позаботиться о ней – это все, чего я хочу. Не знаю лишь, позволит ли она, учитывая обстоятельства. Конечно, ее желание остаться со мной этим вечером вселяет в меня надежду, но разве у нее был какой-то другой выбор…
Сука. Почему во взрослой жизни все так сложно?
Чтобы занять себя чем-то, проверяю кухню. Миша не соврал: холодильник пуст, но на полках я нахожу чай и кофе. Поразмыслив, завариваю чай. Может быть, Рита захочет…
Чай успевает остыть. На часах одиннадцать вечера. Риты все нет.
Прождав еще минуту, начинаю испытывать неясное беспокойство. Иду к ванной, чувствуя, как пульсирует в висках. За дверью шумит вода. Коротко стучу, но не получаю никакого ответа. Стучу громче, ощущая, как страх становится сильнее, а мысли, вихрем проносящиеся в голове, рисуют самые ужасные сценарии.
– Рита?
Наплевав на правила приличия, распахиваю дверь, потому что больше не могу ждать. Потому что мне жутко. Потому что я не знаю, что могло произойти с ней за закрытой дверью, не знаю, что творится у нее в голове после жесткого столкновения с прошлым, не понимаю, что у нее на душе…
– Рита…
Она сидит в огромной ванне, которая до половины наполнена водой. Ее голова с закрытыми глазами лежит на коленях, подтянутых к груди. Хрупкие позвонки выступают на обнаженной спине, на которой я замечаю несколько давно заживших продольных шрамов. Рассеченная губа опухла, синяк на щеке стал лиловым, а по ее лицу… По нему катятся тихие слезы.
Ком в горле становится таким большим, что я с трудом его сглатываю. Гнев на Зарецкого, как раскаленная лава, вновь вскипает в жилах, угрожая выплеснуться наружу неконтролируемым потоком. Но я сдерживаю его, заталкиваю подальше, понимая, что сейчас важна не месть ему, а утешение для нее.
На смену гневу быстро приходит жалость. Она как волна смывает борозды ярости на песке, оставляя после себя желание защищать Риту, отгородить ее от жестокого мира, причинившего
