Она не скоро обрела чувство реальности. Рафаэль серебристой тенью сидел у открытой балконной двери. Едва заметный ветерок слегка приподнимал раздвинутые занавески, обдувая ее разгоряченную кожу. Все еще пребывая в сладком чувственном сне, она придвинулась к краю кровати.
— Рафаэль?
— Спи.
Она не отрываясь смотрела на его хмурый профиль.
— О чем ты думаешь? — прошептала она.
— Так…
Она ткнулась разгоряченным лицом в холодную подушку. Еще несколько минут назад не было ни прошлого, ни настоящего; не было ни одной мысли, и никакая сила на свете не помешала бы ей почувствовать то, что она чувствовала. Она нисколько не сомневалась, что он все прекрасно понял. Если бы семь лет назад она вела себя так же, у них оставался бы еще шанс.
Молчаливой покорности Рафаэлю было мало, и получилось так, что не она, а он ее отверг. По мере того как они отдалялись друг от друга физически, между ними нарастало непонимание. И теперь она вовсе не готова к обратной ситуации. Она была поражена до глубины души его властью над ней. Сегодня он воспользовался этой властью против нее. И она ничего не смогла противопоставить ей — ни гордости, ни принципов. Она просто приняла его условия, опустившись до обыкновенного физического наслаждения, не имевшего ничего общего ни с их семейными отношениями, ни с их чувствами. Неужели это доставляло ему удовольствие? Внутри у нее все оборвалось. Может, он просто хочет взять реванш за тот первый удар, что она однажды нанесла его гордости? Но если это так, почему он не празднует победу? Почему он угрюмо молчит?
— Ну скажи же, — с вызовом потребовала она.
— Какая ирония судьбы. — Он красноречиво перевел потемневший взгляд с перевернутой постели на ее покрасневшие щеки. — Я вспомнил прошлое. Тогда это еще могло нас спасти… не навсегда, конечно, но хотя бы на какое-то время.
— Не думаю. — От его холодного философского подхода у нее по коже побежали мурашки. — После того, что произошло в Нью-Йорке…
— Это просто видимая часть айсберга, — грубо прервал ее он. — Ни одна семья не может выжить, если между супругами нет доверия, если они не могут быть откровенными друг с другом.
— У тебя было несколько странное представление о том, что такое откровенность. Оно напрочь отбивало у меня всякое желание с тобой откровенничать. Что же касается доверия, — пробормотала она, — то его нужно завоевать.
— Да что ты? Я любил тебя и женился на тебе. Чего же еще?
— Действительно, ты ведь так много поставил на кон, — едко заметила она.
— Si… да, действительно много. По крайней мере для меня это было самым серьезным шагом за всю мою жизнь.
— Помню, как ты однажды вернулся домой на рассвете и не промолвил ни слова.
— А ты спросила, где я был? Нет! — резко отрезал он.
— Если ты пытаешься оправдаться…
— За что? — сурово спросил он. — За то, что я оказал первую помощь пострадавшему в дорожном происшествии? За то, что несколько часов прождал les flies (Полицейских (франц.), чтобы дать свидетельские показания? Сара побледнела.
— Ты попал в аварию?
— Какой смысл говорить об этом сейчас, когда это уже не имеет никакого значения?
Но для Сары это имело значение. Для нее та ночь стала поворотным пунктом на узкой тропинке, бегущей по крутому и скользкому спуску. Она никак не могла отогнать от себя воспоминаний о нескольких днях, что предшествовали тому моменту, когда ее отец снял комнату в городе; о том, как она пыталась все осмыслить в последнюю минуту; о том, как поздно Рафаэль возвращался домой. Но особенно ей запало непоколебимое молчаливое требование матери вести себя так, будто ничего не происходит. Она поняла, что не доверяет Рафаэлю, еще задолго до того, как он ей дал первый повод. С самого начала их совместной жизни она не сомневалась, что в один прекрасный день он ее непременно предаст.
— Или для тебя это так важно? Теперь, с твоей точки зрения, мы в одинаковом положении, — издевался он, не сводя напряженного блестящего взгляда с ее бледного овального лица. — Ты все еще моя жена, хотя и спала с другими мужчинами. Но что поделаешь, ведь мы жили врозь. А сегодня в моде короткая память, es verdad? Сейчас принято разыгрывать безразличие…
— Рафаэль… — попыталась вставить она слово.
— В принципе меня не должно волновать то, что на твоей чудесной коже осталось больше отпечатков пальцев, чем в полицейском участке! — с болью в голосе продолжал он. — No me gusta… Но мне это не нравится. И не вздумай говорить, что я не имею на это право! Мне это по-прежнему не нравится. Я этого не принимаю. И не буду это отрицать.
Это чистосердечное признание потрясло ее, задев в ней какую-то струнку, но она предпочла не копаться в себе. Странно, но она опять начинала чувствовать себя виноватой. И лишь с большим трудом подавила в себе желание разубедить его — в конце концов, она ни в чем не солгала и совесть ее была чиста.
— А ты хоть раз подумал о том, что чувствую я? — спросила она дрожащим голосом.
Он сделал резкий жест рукой, давая ей понять, что его это не интересует.
— Это не одно и то же! Далеко не одно и то же! Я тебе был больше не нужен. Я тебе стал мешать, и ты дала мне это ясно понять задолго до того, как я уехал в Нью-Йорк.
Как он мог такое подумать? Неужели он на самом деле себя так чувствовал? И кто? Рафаэль, эта сильная, уверенная в себе от природы личность? Ее поразило то, что, говоря о себе, он, сам того не подозревая, описал ее чувства пятилетней давности — горечь и боль отверженной жены. Неужели и Рафаэль переживал то же самое? Теперь эта мысль не давала ей покоя. Воспоминания о прощальной сцене, когда он, резко развернувшись на каблуках, просто взял и ушел, бросив на нее довольный от вновь обретенной свободы взгляд, так долго не давали ей покоя! И вдруг выясняется, что это представление не имеет ничего общего с действительностью. Такой человек, как Рафаэль, просто не может быть мелким.
— Я ухожу. — Прежде чем она успела ответить, он вышел в комнату для одевания и стал с шумом открывать и закрывать дверцы шкафа и двигать ящики. Сквозь приоткрытую дверь она видела, как он натягивает запачканные краской джинсы, которые кто-то постарался упрятать на самое дно шкафа. В его смуглой мускулистой спине было что-то настолько беззащитное, что в ней шевельнулась странная боль.
Она со вздохом села на кровати.
— Других мужчин не было.
Широкое плечо едва заметно приподнялось и опустилось, показывая, что ему все безразлично. Он натянул рубашку.
— No importa.
— И я никогда тебе не говорила, что у меня кто-то есть. — Сара с трудом сдерживала желание запустить в него что-нибудь большое и тяжелое. — Ты сам все это придумал.
