Крестьян? — Готова с каждой бабой уйти в ее деревню — жить: с ней, с ее ребятишками, с ее коровами (лучше без мужа, мужиков боюсь!) — а главное: слушать, слушать, слушать!
Кухарок и горничных? — Но они, даже ненавидя, так хорошо рассказывают о домах, где жили: как барин газету читал: "Русское слово", как барыня черное платье себе сшила, как барышня замуж не знала за кого идти: один дохтур был, другой военный…
Ненавижу — поняла — вот кого: толстую руку с обручальным кольцом и (в мирное время) кошелку в ней, шелковую ("клеш") юбку на жирном животе, манеру что-то высасывать в зубах, шпильки, презрение к моим серебряным кольцам (золотых-то, видно, нет!) — уничтожение всей меня-все человеческое мясо — мещанство!"
Еще одна:
"Большевики мне дали хороший русский язык (речь, молвь)… Очередь — вот мой Кастальский ток! Мастеровые, бабки, солдаты…
Этим же даром большевикам воздам!"
Во время тамбовской поездки Цветаева записывала разговоры. Из них встают живые характеры. Как в прошлогоднюю октябрьскую поездку встретила она "Пугачева", так теперь — ожившего Стеньку Разина. "Разиным" она сразу назвала молодого слободского парня, недавнего солдата, увидев в нем русского самородка, а также прототипа "post factum" героя своих прошлогодних стихов о Разине, которые она тут же и переписала для него. (Впрочем, возможно, этого и не было, и поэт несколько приукрасил события?..) Однако рассказ живого "Стеньки Разина" Цветаева воспроизвела в тетради:
"А теперь я вам, барышня, за труды за ваши, сказ один расскажу — про город подводный. Я еще махоньким был, годочке по восьмом, — отец сказывал.
Будто есть где-то в нашей русской земле озеро, а на дне озера того — город схоронен: с церквами, с башнями, с базарами — с амбарами.
(Внезапная усмешка). А каланчи пожарной — не надо: кто затонул — тому не гореть! И затонул будто бы тот град по особому случаю. Нашли на нашу землю татары, стали дань собирать: чиста злата крестами, чиста се'ребра колоколами, честной крови-плоти дарами. Град за градом, что колос за колосом, клонятся: ключми позвякивают, татарам поддакивают. А один, вишь, князь — непоклонлив был: "Не выдам я своей святыни- пусть лучше кровь моя хлынет, не выдам я своей Помоги — отрубите мне руки и ноги!" Слышит — уж недалече рать: топота' великие. Созывает он всех звонарей городских, велит им изо всей силы-мочи напоследок в кол`кола взыграть: татарам на омерзение, Господу Богу на прославление. Ну-и постарались тут звонарики! Меня вот только, молодца, не было… Как вдарят! Как грянут! Аж вся грудь земная — дрогом пошла!
И поструились, с того звону, реки чиста-серебра: чем пуще звонари работают, тем круче те реки бегут. А земля того серебра не принимает, не впитывает. Уж по граду ни пройти-ни проехать, одноэтажные домишки с головой под воду ушли, только Князев дворец один держится. А уж тому звону в ответ — другие звоны пошли: рати поганые подступают, кривыми саблями бряцают. Взобрался князь на самую дворцовую вышку — вода по грудь — стоит с непокрытой головой, звон по кудрям серебром текст. Смотрит: под воротами-то — тьма! Да как зыкнет тут не своим голосом:
— Эй, вы, звонарики-сударики!
Только чего сказать-то он им хотел — никто не слыхал! И городу того боле — никто не видал!
Ворвались татары в ворота — ровень-гладь. Одни струйки меленькие похлипывают…
Так и затонул тот город в собственном звоне".
В стихах, написанных после возвращения, рисуется смерть лирической героини-земной, простой женщины: "Я теперь уже не ем, не пью, Я пою-кормлю орла степного" ("А взойдешь — на кра'ешке стола…"). В стихотворении "Два цветка ко мне на грудь…" дана картина ее последнего пути (как некогда в стихотворении 1916 года "Настанет день — печальный, говорят!..") и как-то прозаически, приземленно вспоминается жизнь на земле: "В год, <отмеченный бедою>[35] Было у меня две дочери, — Так что мучилась с мукой И за всем вставала в очередь". (Попутно заметим здесь отголоски раннего стихотворения "Мука' и му'ка").
Однако мужество — никогда не предающий спутник лирической героини. Вновь перевоплощается она в Жанну д'Арк: "И восстала — миры побороть — Посвященная в рыцари — Плоть" ("Был мне подан с высоких небес…"); "Я стала Голосом и Гневом, Я стала Орлеанской Девой" ("Любовь! Любовь! Куда ушла ты?.. ").
Но и вне чужих обличий предстает она: женщина-поэт.
Не смущаю, не поюЖенскою отравою.Руку верную даю —Пишущую, правую.
Из мира внешнего, страшного, жестокого стремится она к себе "домой", в чертоги своей души, "в страну Мечты и Одиночества", где, всем достоверностям вопреки, можно предаваться грезам о своем "белом рыцаре":
Героизму пристало стынуть.Холод статен, как я сама.Здравствуй, — белая-свет-пустыня,Героическая зима!
Белый всадник — мой друг любимый,Нынче жизнь моя — лбом в снегу.В первый раз воспеваю зимуВ восемнадцатом сем году.
Из письма от 26 октября (Коктебель):
"Дорогая, родная моя Мариночка,
Как я ни хотел этого, какие меры против этого ни принимал, — мне все же приходится уезжать в Добровольческую Армию.
Я Вас ожидал в Коктебеле пять месяцев, послал за это время Вам не менее пятнадцати писем, в которых умолял Вас как можно скорее приехать сюда с Алей. Очевидно, либо письма не дошли, либо Ваши обстоятельства сложились так, что Вы не смогли выехать.
Все, о чем Вы меня просили в письме, — я исполнил. Я ожидал Вас здесь до тех пор, пока это было для меня возможно. У меня не было денег — я, против своего обыкновения, занимал у кого только можно, чтобы только дотянуть до Вашего приезда. Занимать больше не у кого. Денег у меня не осталось ни копейки.
Макс Вам все расскажет о моей жизни в Коктебеле. Он мне очень помог во время моего пребывания здесь… Макс и Пра были для меня, как родные…
Теперь о главном. Мариночка, — знайте, что Ваше имя я крепко ношу в сердце, что бы ни было — я Ваш вечный и верный друг. Так обо мне всегда и думайте.
Моя последняя и самая большая просьба к Вам — живите.
Не отравляйте свои дни излишними волнениями и ненужной болью. Все образуется и все будет хорошо.
При всяком удобном случае — буду Вам писать. Целую Вас, Алю и Ириночку. Ваш преданный
С."
Это письмо Марина Ивановна никогда не прочитает: не будет оказии в Москву, и оно так и останется в архиве Волошина.
Судя по стихам, теперь она все больше стремится спрятать голову под зыбкое крыло Романтики, которая принимает разные обличья. Ноябрь восемнадцатого для Цветаевой плодотворен: около тридцати пяти стихотворений. Так называемые "цыганские": "Чтобы помнил не часочек, не годок — Подарю тебе, дружочек, гребешок… Нет на свете той расчески чудней: Струны — зубъя у расчески моей!.." Гаданье: "Развела тебе в стакане Горстку жженых волос… Чтоб ослеп-оглох, Чтоб иссох, как мох, Чтоб ушел, как вздох". Стихи, стилизованные под народные песни: "Нет, с тобой, дружочек чудный, Не делиться мне досугом"; "Радость — что сахар, Нету — и охаешь, А завелся как — Через часочек: Сладко, да тошно!" Все это получается у Цветаевой с первозданной непосредственностью, словно всю жизнь провела она в русской деревне… Недаром вырвалось у нее в одном незавершенном стихотворении:
Песня поется, как сердце бьется —Жив, так поёшь…
Еще раз появляется в стихах имя Разина ("Царь и Бог! Простите малым…"). Он — не действующее, а страдательное лицо: поэт-романтик взывает о милосердии к врагу:
Царь и Бог! Простите малым —Слабым — глупым — грешным — шалым,В страшную воронку втянутым,Обольщенным и обманутым, —
Царь и Бог! Жестокой казниюНе казните Стеньку Разина!..
От Разина переносится воображение поэта в наполеоновские времена — и возникают два совершенно иных, и тоже непривычных по стилю, стихотворения о мальчике-барабанщике, готовом в любую минуту умереть за обожаемого императора: "А настигнет Смерть-Волчица — Весь я тут — вся недолга! Императору — столицы, Барабанщику — снега".
* * *
Двадцать шестого ноября 1918 года Цветаева поступила на работу в Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац). Вот анкета, на которую отвечала Марина Ивановна (пункты, которые заполняла не она, выделены курсивом):
"Имя, отчество и фамилия Марина Ивановна Эфрон
Адрес Борисоглебский пер<еулок>, д<ом> 6
Год рождения 1892 г.
Семейное положение Замужем, двое детей, муж болен, в отъезде
Специальность Литература
Знает ли языки и степень знания Французский и немецкий яз<ыки>. Владею
