(Прозвище «Окаянный» с Чечни у меня. Крови ваххабитов и прочих исламистов пролил немерено, но судя по всему, всё же мало. С православием окончательно порвал, то бишь, сорвал с себя крестик. Сам себя возвёл в ряды окаянных, сам себя поименовал, но никто не знает об этом, и никому никогда не выдам тайны, что хранит моя память о той войне. Так-то вот, чечена мать!)
Да'с, так о чём я? Так точно, о том, что дрогнуло сердце Алеся при виде того, что он увидел сверху, а узрел он бешенство в глазах попа и князя. Что глаза волхва выражали, ему не было видно. Наблюдал лишь спину заступника новогородских словен.
Князь Глеб спросил волхва, что тот собирается делать днещь, то есть, сегодня.
— Чюдеса велика створю! — ответил волхв.
Выпростал князь топорик, что прятал под скудом, взмахнул им и убил безоружного волхва. Подвиг свершил, достойный войти в летопись. А волхвы ни к оружию, ни к металлу отродясь не прикасались. Лишь глаголом жгли людей да с погребальных костров отправляли души, освобождённые от праха. В ирии не принимают телесный прах. Так повелел Велес!
По зову князя обнажили мечи его гридни и начали бить новгородцев. Побежала толпа в разные стороны.
«Ну, угадал Рябушкин! Верно живописал убийцу в своей картине! А ты, княже, погоди! Не погибнешь ты на волоке, как сказано в летописи, а сгинешь здесь и сейчас» — молнией мелькнула эта мысль; молнией решил сразить он Глеба, а заодно и архиепископа. Обратив взор на танцующую Богиню, сказал он ей:
— Жива, открой люк. По праву мести должен отомстить за убиенного волхва. Молнией сражу врагов словен. Поддержи меня. Надобно гром им твой услышать. Да так прогреми, чтобы содрогнулась земля.
Танцующая Жива замедлила свои движения. Забыл народ о деяниях Девы Живы, забыл о её андрогинной сути. Изгнанный катаклизмом из северных пределов патриархально стал называть себя внуками Дажьбога. Тьмой легенд и вымыслов оброс образ Живы на севере, где по прихоти обстоятельств люди стали деградировать. Арьи, ушедшие на юг, запомнили мужскую ипостась Живы и в новых пределах стали величать Живу Шивой. Но не забыла Жива о своих внуках — и благосклонно кивнула головой Алесю в знак согласия. Жизнь для неё игра, а в ней две главных карты: на одной — танец созидания, на другой — танец разрушения.
Краткими были мгновения вхождения Алеся в права наследника как хозяйства Живы, так и хозяйства прежних владельцев. Досталось ему их грозное оружие, что могло испепелять врагов.
Хватило бы одного заряда из подствольника, чтобы разбить любое строение из камня. Но пощадил Алесь церквушки. Сбил с их куполов лишь кресты, после того, как сразил князя Глеба и архиепископа Федора. Троекратно прогремел гром над Новгородом — и пали в ужасе гридни на землю, увидев Богиню, танцующую в небесах. Неведомы им понятия о голографии и многих иных явлениях и изобретениях. Но многим было ведомо имя Живы!
Как изрёк волхв, так и свершилось: сотворил он великие чудеса.
Так говорил Мутант. Хотите верьте, хотите не верьте.
Я не поверил. Молча выслушал. А что я должен был говорить? Я не специалист, и ничего не знаю о психических расстройствах. Наслышан, что таких множество, помимо раздвоения личности. Каждый здравый человек знает: живём среди психов. Они везде и повсюду. А больше всего психов — сам наблюдал — в среде военных. Что Афган, что Чечня — да в результате любой войны психов как грибов в лесу после дождя. Сам такой!
***
Прихотливы воспоминания: возникают по ассоциативным связям, а потому разбредаются, как коровы на огромном выпасе, и мне, нерадивому пастуху, лень сгонять их в стадо. В каждом стаде есть резвые коровёнки, норовящие удрать куда подальше, и быки, ревностно следящие за подругами и молодыми бычками.
Сомневался я в бычьих способностях Семёныча. Его года — его богатство. Но, преисполненный рвения к службе и возложенным на него обязанностям, он свято верил в правое дело, коим его обременил товарищ Буйнович. А моральные принципы строителя в его сознание были прочно вбиты за время службы в Советской Армии. Строил он, по словам Буйновича, военные объекты, жилые дома, строил он и подчинённых, как виновных, так невинных. Эх, солдатики, браво ребятушки, вам бы ныне такого командира…
Сереньким было утро второго дня моего пребывания в лагере, сереньким обещал быть и весь день.
В ранний час, растворив окно, натягивал я спортивное облачение для растяжки и пробежки с попутным ознакомлением окрестностей и услышал забавный диалог между Семёнычем и неведомой мне верблюдицей.
— Ты, красавица, вчерась опять с дружком в лес ходила.
— Тебе то что, дедуся?! Никто же, кроме тебя, не видел.
— Скрытой камерой тебя засняли, как ты кувыркалась под кустиком с Алексеем. Могу обнародовать и народу показать.
— Алексей тебя прибьёт, дедуся.
Вздохнул Семёныч.
— Выбирай, Марфа: или вы свои отношения регистрируете, или выдам вам увольнительные без права возврата. И накроются все ваши мечты медным тазом. Заграница о вас плакать не будет.
Замолкла незнакомая мне Марфа.
О чём я думал в ожидании её ответа? Об именах. Примерно так: «Эх, родители, прежде чем давать имя ребёнку, задумайтесь: как назовёте чадо, так оно и поплывёт по жизненным волнам. Видел иконы с Марфой. Её рисовали с поварёшкой. И сия Марфа, наверняка, тоже с поварёшкой вместо весла поплыла по жизни».
Вздохнуло согрешившее чадо.
Молвила Семёнычу:
— Ладно, дедуся. Попробую уговорить Алексея.
— Так-то оно лучше. Беги уж на свою кухню!
Надо же, вслепую, но верно догадался. Следом пришла на ум ещё одна догадка: «Весть о скрытых камерах, если ещё не осела в мозгах, то теперь точно осядет».
***
Давненько не бегал я по лесным тропкам. Городскому жителю дороговато подобное удовольствие. Да разве поедешь за город, когда буквально под боком аллеи острова Елагина; добежишь до его славного дворца — и назад, к мосту, но другими аллеями.
Эх, а те лесные тропки, по которым в то утро я бежал трусцой, настоящий рай для любителей альтернативного искусства: в багрец, золото и презервативы одетые кусты; ржавые консервные банки, бутылки и прочее дерьмо около кострищ; мусор, сваленный кучами; сгоревший «Москвич»; отхожие места… Настрой получил. Тот самый, что и нужен был для начальника.
Возвращаясь с пробежки, встретил двух родноверов. Бормоча что-то под нос, они распростёрлись ниц, головой к восходящему солнцу. Спрашивается, зачем обманывать себя и других? Солнышко ещё не встало, да и в течение всего короткого дня будет скрыто за серыми осенними облаками. А мир у нас такой! Все всех обманывают: в церквях и мечетях, в думе и правительстве, в армии и на гражданке… И эти родноверы — не исключение. При моём приближении они чинно встали. Оба в льняных рубахах с известным орнаментом — свастикой. Свастика, помимо всего прочего, знак процветания. А здесь все, кстати, из безработных, включая и этих родноверов. Ещё раз ха!.. Ба! Знакомые лица. Вчера высказывали пошлости.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
