И грешники до смертного мгновенья,
Когда, лучом небес озарены,
55 Покаялись, простили оскорбленья
И смерть прияли в мире с божеством,
Здесь нас томящим жаждой лицезренья".
58 И я: "Из вас никто мне не знаком;
Чему, скажите, были бы вы рады,
И я, по мере сил моих, во всём
61 Готов служить вам, ради той отрады,
К которой я, по следу этих ног,
Из мира в мир иду сквозь все преграды".
64 Один сказал: "К чему такой зарок?
В тебе мы верим доброму желанью,
И лишь бы выполнить его ты мог!
67 Я, первый здесь взывая к состраданью,
Прошу тебя: когда придёшь к стране,
Разъявшей землю Карла и Романью,
70 И будешь в Фано, вспомни обо мне,
Чтоб за меня воздели к небу взоры,
Дабы я мог очиститься вполне.
73 Я сам оттуда; но удар, который
Дал выход крови, где душа жила,
Я встретил там, где властны Антеноры[582]
76 И где вовеки я не чаял зла;
То сделал Эсте, чья враждебность шире
Пределов справедливости была.
79 Когда бы я бежать пустился к Мире[583],
В засаде под Орьяко очутясь,
Я до сих пор дышал бы в вашем мире,
82 Но я подался в камыши и грязь;
Там я упал; и видел, как в трясине
Кровь жил моих затоном разлилась".[584]
85 Затем другой: "О, да взойдёшь к вершине,
Надежду утолённую познав,
И да не презришь и мою отныне!
88 Я был Бонконте, Монтефельтрский граф.
Забытый всеми, даже и Джованной[585],
Я здесь иду среди склонённых глав".
91 И я: "Что значил этот случай странный,
Что с Кампальдино ты исчез тогда
И где-то спишь в могиле безымянной?"[586]
94 "О! — молвил он. — Есть горная вода,
Аркьяно;[587] ею, вниз от Камальдоли,
Изрыта Казентинская гряда.
97 Туда, где имя ей не нужно боле,[588]
Я, ранен в горло, идя напрямик,
Пришёл один, окровавляя поле.
100 Мой взор погас, и замер мой язык
На имени Марии; плоть земная
Осталась там, где я к земле поник.
103 Знай и поведай людям: ангел Рая
Унёс меня, и ангел адских врат
Кричал: "Небесный! Жадность-то какая!
106 Ты вечное себе присвоить рад
И, пользуясь слезинкой, поживиться;
Но прочего меня уж не лишат!"[589]
109 Ты знаешь сам, как в воздухе клубится
Пар, снова истекающий водой,
Как только он, поднявшись, охладится.
112 Ум сочетая с волей вечно злой
И свой природный дар пуская в дело,
Бес двинул дым и ветер над землёй.
115 Долину он, как только солнце село,
От Пратоманьо до большой гряды[590]
Покрыл туманом; небо почернело,
118 И воздух стал тяжёлым от воды;
Пролился дождь, стремя по косогорам
Всё то, в чём почве не было нужды,
121 Потоками свергаясь в беге скором
К большой реке,[591] переполняя дол
И всё сметая бешеным напором.
124 Мой хладный труп на берегу нашёл
Аркьяно буйный; как обломок некий,
Закинул в Арно; крест из рук расплёл,
127 Который я сложил, смыкая веки:
И, мутною обвив меня волной,
Своей добычей[592] придавил навеки".
130 "Когда ты возвратишься в мир земной
И тягости забудешь путевые, —
Сказала третья тень вослед второй, —
133 То вспомни также обо мне, о Пии!
Я в Сьене жизнь, в Маремме смерть нашла,
Как знает тот, кому во дни былые
136 Я, обручаясь, руку отдала".[593]
ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
Второй уступ Предчистилища (окончание)
1 Когда кончается игра в три кости,
То проигравший снова их берет
И мечет их один, в унылой злости;
4 Другого провожает весь народ;
Кто спереди зайдёт, кто сзади тронет,
Кто сбоку за себя словцо ввернёт.
7 А тот идёт и только ухо клонит;
Подаст кому, — идти уже вольней,
И так он понемногу всех разгонит.
10 Таков был я в густой толпе теней,
Чьё множество казалось превелико,
И, обещая, управлялся с ней.
13 Там аретинец был, чью жизнь так дико
Похитил Гин ди Такко;[594] рядом был
В погоне утонувший;[595] Федерико
16 Новелло,[596] руки протянув, молил;
И с ним пизанец, некогда явивший
В незлобивом Марцукко столько сил;[597]
19 Граф Орсо[598] был средь них; был дух, твердивший,
Что он враждой и завистью убит,
Его безвинно с телом разлучившей, —
22 Пьер де ла Бросс; брабантка пусть спешит,
Пока жива, с молитвами своими,
Не то похуже стадо ей грозит.[599]
25 Когда я, наконец, расстался с ними,
Просившими, чтобы просил другой,
Дабы скорей им сделаться святыми,
28 Я начал так: "Я помню, светоч мой,
Ты отрицал, в стихе, тобою спетом,[600]
Что суд небес смягчается мольбой;
31 А эти люди просят лишь об этом.
Иль их надежда тщетна, или мне
Твои слова не озарились светом?"
34 Он отвечал: "Они ясны вполне,
И этих душ надежда не напрасна,
Когда мы трезво поглядим извне.
37 Вершина правосудия согласна,
Чтоб огнь любви[601] мог уничтожить вмиг
Долг, ими здесь платимый повсечасно.
40 А там, где стих мой у меня возник,[602]
Молитва не служила искупленьем,
И звук её небес бы не достиг.
43 Но не смущайся тягостным сомненьем:
Спроси у той, которая прольёт
Свет между истиной и разуменьем.
46 Ты понял ли, не знаю: речь идёт
О Беатриче. Там, на выси горной,
Она с улыбкой, радостная, ждёт".
49 И я: "Идём же поступью проворной;
Уже и сам я меньше утомлён,
А видишь — склон оделся тенью чёрной".
52 "Сегодня мы пройдём, — ответил он, —
Как можно больше; много — не придётся,
И этим ты напрасно обольщён.
55 Пока взойдёшь, не раз ещё вернётся
Тот, кто сейчас уже горой закрыт,
Так что и луч вокруг тебя не рвётся.
58 Но видишь — там какой-то дух сидит,
Совсем один, взирая к нам безгласно;
Он скажет нам, где краткий путь лежит".
61 Мы шли к нему. Как гордо и бесстрастно
Ты ждал, ломбардский дух,[603] и лишь едва
Водил очами, медленно и властно!
64 Он про себя таил свои слова,
Нас, на него идущих озирая
С осанкой отдыхающего льва.
67 Вождь подошёл к нему узнать, какая
Удобнее дорога к вышине;
Но он, на эту речь не отвечая —
70 Спросил о нашей жизни и стране.
Чуть «Мантуя…» успел сказать Вергилий,
Как дух, в своей замкнутый глубине,
73 Встал, и уста его проговорили:
"О мантуанец, я же твой земляк,
Сорделло!" И они объятья слили.
76 Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак!
