Андрей закрыл вьюшку прогоревшей печи, помыл посуду. А в голове вертелось – все равно ему здесь зимовать, так почему не попробовать? Только надо место найти, не в доме же устраивать цех. Как он понял, дело это вонючее, жаркое, не розами пахнет.
Он лег на продавленный диван, пружины скрипнули, в голове всплыл скрипучий голос старика: «Кабы я был помоложе, откупил бы водокачку и завелся бы с валенками, ей-богу».
Андрей хорошо помнил водокачку. Круглая, из красного крепкого кирпича, она всегда украшала деревню. Он проходил мимо нее со станции, обратил внимание, что она, похоже, заброшена. Утром он проверит, решил Андрей. Он заснул быстро, как человек, принявший решение, но пока не облекший это решение в слова.
Он открыл глаза и вскочил с дивана. Быстро оделся, сунул ноги в сапоги и почти побежал к водокачке. Дверь оказалась закрыта на проволоку, он размотал, вошел и крикнул, как в детстве, когда спрашивают эхо о чем-то важном.
– Нада-а-а? – взвился голос Андрея.
– Да-да! – отозвалось эхо.
Он засмеялся, эхо подхватило.
– Еще есть вопросы? – обратился к себе Андрей.
Дома он заварил себе крепкого чаю, выпил – и к тете Мане в сельсовет, а если по-новому, то в администрацию. Когда-то бабушка брала у Маниной матери козье молоко.
Когда он рассказал, зачем пришел, она коротко сказала:
– Бери.
– Сколько я должен заплатить?
– Плати, сколько есть.
– Один доллар устроит?
– Смеешься? А где я тебе сдачи возьму?
Он вскинул брови.
– Думаете, сколько я выну из кармана? – удивился он.
– Стольник, сколько еще. Разве они бывают у кого мельче?
– Бывают.
– Рисованные, что ли?
– Стольники бывают рисованные, а которые по одному – нет.
Они посмеялись, он протянул ей бумажку в один доллар, которую держал в кошельке давно. Чтобы деньги водились.
Тетя Маня с сомнением покрутила бумажку, провела под носом, как проводят картонкой, пропитанной духами для пробы в дорогих магазинах. Андрей знал этот жест. А тетя Маня нет.
– Ладно. А чего ты там станешь делать?
– Валенки валять, – сказал он.
– Да-а… Бывают больные и при долларах тоже. Флаг тебе в руки, сынок.
Андрей, приступая к новому делу, решил подготовиться основательно, а не только воспользоваться знаниями соседа. Он поехал в Тверь – туда ближе, чем в Москву,- в областную библиотеку и узнал о валенках много удивительного. Как утверждает великий историк Карамзин, валенки носили еще во времена князя Святослава. А пришли они к русским людям от тюркских народов, которые покрывали войлоком свои дома и пол в них.
Чем больше вникал он в тонкости производства, тем все больше убеждался, что расхожую фразу «Прост, как валенок» можно отнести только к его форме.
Вернувшись из Твери, Андрей призвал своего учителя и заключил с ним устный договор.
– Значит, так, Степан Павлович, начнем возрождение местного промысла.
Соединив теорию с практикой, они сваляли первую пару. Стало ясно, что от прежнего, старинного, способа, который вычитал Андрей в книгах и о котором говорил учитель, никуда не деться. Все как в глубокой древности – крутой кипяток, удушливые пары, это рабочая атмосфера. Сбиваешь шерсть в единую массу сначала на столе, потом на колодке нужного размера.
Он научился вычесывать шерсть, отбивать ее.
– Вот были бы бараньи кишки, – говорил Степан Павлович, – из них сделать струны и отбивать на них. Мягче стала бы, воздушней.
– Все будет, потом, – обещал не столько ему, сколько себе Андрей. – Все будет по старым правилам, – говорил он, приступая к катанию пластины для валенка.
– Ты воды плесни, Андрюха, – подсказывал дед.
Андрей удивлялся ему – редкие дни приходил трезвый как стеклышко. Но Андрей не требовал, потому что без горючего память не включалась.
Он добавлял воды в пластину, в учителя – водки. После этого память Степана Павловича делала «впрыск», и он выдавал:
– Ржаной мучицы чуток. А потом сбрызни уксусом и разомни вареной картошки штуки две.
Труднее всего оказалось выложить пластину, потому что ее потом придется аккуратно загнуть, от этого зависит качество подошвы. Но это уже само катание, оно-то и обещало результат.
Сначала на выкладку у Андрея уходило часа четыре. Он то и дело поднимал пластину, разворачивал, опасаясь, нет ли дырок. И они, конечно, появлялись от нетерпеливого дерганья. Это когда он уже наловчился, управлялся за два.
Из готовой пластины он сворачивал валенок и продолжал катать. А уже после опускал его в горячую воду и ставил в печь – варил. Но такой печи на водокачке не было, он варил в своей бане.
Уже на первой паре Андрей научился многому – выбирать березу для болванок, сушить чурочки, топить печь по всем правилам. Теперь он отличал грубую, зимнюю, овечью шерсть от осенней, полугрубой.
Первые валенки он оставил себе – это были валенки победителя, шутил он. Они служили и образцом.
Первого заказчика привел Степан Павлович, деревенская тетка не решалась сама прийти к молодому мужику в дом. За ней потянулись другие. Он валял некрашеные валенки – темно-коричневого цвета. Если заказывали черные, добавлял краски и кислоты. Он уже понял, что и то и другое портят шерсть, но заказчик – барин.
Андрей оглянуться не успел, как его кладовка заполнилась мясом, салом, вареньями и соками домашней выжимки.
По утрам он пил чай с пирогами. Чем удивлял всех – водку за работу не брал. Ему сочувствовали. «Не иначе больной», – качали головами бабы. «Ага, на голову», – кивали мужики.
К весне Андрей, прохаживаясь по комнате в скатанных собственными руками котах из поярковой шерсти – от первой стрижки ягненка, понял: вот это – дело, которое надо поставить на современный лад. Здорово.
Но как бывает, если у кого-то здорово, то не всем здорово. Ударение на предпоследней «о». Сначала на него наезжали остатки местных мужиков – чем болеешь, если не пьешь. Он пил только молоко, не козье. Он читал, что от него дети бывают дебилами. Ему казалось, местные мужики его перепили, а потом за водку взялись.
В тот вечер он вернулся из Твери и увидел черную, обуглившуюся водокачку. Он остановился, не мог идти дальше. Он неотрывно смотрел на то, в чем еще утром видел свое дело.
Но наконец, оторвав от раскисшей тропы ноги, он понял – у всякой печали есть радостная сторона. На водокачке нет готовых валенок – он держал их в своей бане. Нет и шерсти – она лежала на чердаке. Сгорели валики, биты и прочая утварь.
Осторожность заложена в нем самой деревенской природой – никогда не держал в одном месте все ценное.
Итак, у него снова нет ничего. Как права мать, жизнь его – сплошные завитушки.
– Мы знаем, кто поджег, – говорила тетя Маня. – Жалко, Андрей Иваныч. Хочешь, доллар-то верну?
