В середине апреля 1943 года нас перебросили во Францию на полигон в Мейи-ле-Шан для продолжения отработки навыков вождения танков «Пантера». Но уже в начале мая отозвали без техники снова в Графенвёр.
Оттуда нас (меня и еще 10 человек) откомандировали в Берлин получать технику. Танки предстояло получить на заводе № 5. Процедура продлилась дольше обычного, что дало нам возможность несколько дней провести в столице. Рядовой состав прикомандированных разместили при комендатуре, я же на ночь отправлялся к своим родителям. Дней через пять мы погрузили полученные танки на железнодорожные платформы и отправились в Графенвёр.
После устранения мелких неисправностей батальон погрузился с техникой на платформы и 25 июня 1943 года через Дрезден, Бреслау, Каттовиц, Брест, Минск, Гомель и Сумы проследовал до района Богодухова. 1 июля своим ходом мы проследовали в район сосредоточения под Тамаровку. Надо сказать, что в ходе марша выяснилось, что «Пантера» все же «сыровата» для боевого применения: двигатель перегревался, выходили из строя тормоза.
– Когда вы в 1943 году опять поехали в Россию, как вы это восприняли?
– Это никому не нравилось. Русским тоже не нравилось, что мы к ним пришли. Вся эта война была ненужной. Что она нам принесла? Ничего.
– Какое самое важное различие, для вас лично, между Pz-III и «Пантерой»?
– Сравнивать их нельзя. С точки зрения экипажа, «Пантера» требовала намного больше часов обслуживания.
5 июля началась крупномасштабная наступательная операция «Цитадель», целью которой был возврат захваченного противником Курска. Наш батальон в составе танкового полка «Фон Лаухерт» был подчинен 10-й танковой бригаде. А та, в свою очередь, входила в состав танковой дивизии «Великая Германия» (4-я танковая армия, группа армий «Юг»).
Первые оборонительные позиции противника были прорваны относительно легко, взято несколько населенных пунктов. В первом бою был ранен командир роты Лангхаммер, командование ротой принял мой командир взвода лейтенант Вайнмайер.
Уже на второй день сопротивление русских усиливается. В особенности много проблем доставляют советские противотанковые орудия. Нам все же удается выйти на стратегическую высоту и овладеть Друбовом. На следующий день, то есть 7 июля, выходит из строя мой танк. Ночью мы стояли на передовой позиции, перед горкой. Утром мы должны были вернуться на дорогу и наступать дальше. Когда мы хотели ехать назад, водитель сказал по радио, что танк сломался, задняя передача не работает. Я посоветовал переключиться на переднюю передачу, чтобы развернуться, но передняя передача тоже не включилась. Мне стало понятно, что сломался карданный вал. Я связался с танком, который стоял за мной, им командовал унтер-офицер Айзеляйн, и попросил вытащить меня на дорогу. Пока он меня буксировал, в корму попал снаряд, и танк загорелся. При этом погиб водитель, сидевший в танке. Танк сгорел, и больше я в наступлении участия не принимал. Мы путешествовали на машинах снабжения роты.
11 июля оберлейтенант Гайер был назначен новым командиром роты.
Командование вынуждено было прекратить 15 июля проведение операции «Цитадель» ввиду упорного сопротивления русских. Наш батальон изымают из подчинения танкового полка «Фон Лаухерт» и перебрасывают в район Тамаровки. 18 июля 1943 года оставшиеся «Пантеры» передаются 52-му танковому батальону, а нас без техники направляют через Сумы в Брянск. Мы разбиваем лагерь в одном из близлежащих лесных массивов. Это своего рода пополнение личным составом. Постоянно идут дожди, обмундирование не успевает просохнуть. Сюда же прибывают новые танки «Пантера», а также боевое пополнение из Германии. Я получаю новую машину.
Несколько дней спустя наш батальон перебрасывают в район Карачева. Часть подразделений участвует в боях, часть оставлена в резерве, в том числе и наше подразделение. Мне всегда везло.
5 августа железнодорожным транспортом нас отправляют в район Ахтырки, северо-восточнее Харькова. По прибытии сразу же после разгрузки нас бросают в бой. Идут ожесточенные оборонительные сражения. Командир роты попадает в плен к русским, лейтенант Вайнмайер снова принимает командование ротой.
– Отдельных членов экипажа могли дать в другой танк для замены?
– Да, если в другом экипаже кто-то погибал, то для замены могли взять человека из моего экипажа.
– Экипаж не был постоянным?
– Нет. Должен был бы быть, потому что это сыгранная команда. В начале войны так и было, но в конце, в 1944-м и в 1945-м годах, никто на это не смотрел.
Боевые действия под Ахтыркой обернулись ожесточенными оборонительными боями. В роте было всего 5 танков, которые распределили в пять взводов по одному танку в каждый. Как только нас выгрузили, мы немедленно пошли в бой. Там были очень тяжелые бои, там мы многих потеряли.
Во время одного из таких боев у меня с головы вдруг сорвало наушники. Люк был открыт, и после недолгих поисков я обнаружил в танке солидных размеров осколок мины – он и сорвал наушники.
– Вы там кого-нибудь подбили?
– Нет. И там нет. Я куда-то стрелял, по мне стреляли противотанковые пушки, но я непосредственно не видел, чтобы я кого-то подбил. У меня после ранения было довольно плохое зрение. Я должен был носить очки, но в танке в очках было плохо. В нормальной ситуации я не должен был бы воевать в танке, но у нас не было выбора, была нужда…
Наш танковый батальон во взаимодействии с танковым полком «Великая Германия» под командованием полковника графа Штрахвица без поддержки каких-либо других подразделений получил приказ атаковать позиции русских. Противник же так зарыл в землю свои танки, что были заметны лишь вспышки от выстрелов орудий. Иными словами, идентифицировать цель было крайне затруднительно. После того как мы понесли существенные потери, нам было приказано отойти. При отходе мой танк попал под огонь противотанкового орудия. Один из снарядов угодил в командирскую башенку, но отрикошетил, правда серьезно повредив смотровую щель. Еще один снаряд попал в кормовую часть – разрывом вспороло сварной шов между передней бронеплитой и боковым бронированием. Наши ремонтники сразу заявили, что сделать ничего не могут. Поскольку машина была в полном порядке, если не считать этих двух попаданий, я участвовал еще в нескольких операциях.
Когда мы в конце августа были в Полтаве, мой танк и еще одна машина были погружены на железнодорожные платформы для отправки в Германию. На этом моя карьера командира танка закончилась.
– Вы, как командир танка, могли как-то наказать вашего танкиста?
– Нет. Это должен был делать командир роты. Каждый проступок я должен был докладывать командиру роты, а он накладывал взыскание в зависимости от проступка. Были наказания, которые не мог наложить командир роты, они шли в более высокую инстанцию. Была так называемая книга взысканий, там было записано, кого, как и за что наказали, эту книгу должен был вести я, как старшина роты. Время от времени я должен был отдавать эту книгу командиру батальона, и он проверял, все ли там правильно, правильно ли наложены взыскания, иногда он наказание уменьшал или увеличивал.
– Какие были наказания?
– Начиналось с нарядов, потом было три дня ареста в казарме, человек сидел в казарме и получал только пару кусков хлеба, потом были более суровые наказания, этого я не знаю. В роте самое тяжелое взыскание было трое суток ареста. Но на войне было невозможно кого-то запереть на три дня, куда его было запирать?
– А как было с поощрениями?
– Я сейчас не могу вспомнить. Было поощрение, если кто-то себя проявлял в бою, его производили в следующее звание. Кто получил звание – тот поощрен. Или можно было получить внеочередной отпуск. Это было самое желанное поощрение.
– Кто принимал решения о поощрении?
– Командир батальона.
– Были изменения в тактике применения «Пантеры» по сравнению с Pz-III?
– Очень немного. Тактика была практически одинакова для всех танков. У нас были определенные схемы построений – линия, клин или широкий клин – это были базовые формы тактического применения. Их по возможности придерживались, разумеется, в зависимости от местности.
– Когда снаряд попадал по броне танка, как вы это ощущали, вы слышали удар?
– Мы очень мало слышали, потому что мотор был очень уж громким. Потом на нас были наушники. Если снаряд попадал, мы замечали, что танк подпрыгивает или останавливается. В России я стоял на развилке пяти или шести дорог. Я должен был наблюдать за дорогами, не идут ли русские. Там я попал под огонь русской крупнокалиберной артиллерии. Даже тяжелые танки, 45 тонн, подпрыгивали всякий раз, когда рядом падал снаряд.
